Рассвет после ночи

Микосу Теодоракису — в год его 60-летия посвящается

Весной 1967 года погода в Афинах была необычно переменчивой. После утренней прохлады сильно припекало солнце, а уже к вечеру с полукружия гор на белый город наползала плотная и липкая мгла. Следующее утро было ясным до сказочной прозрачности, но в середине дня стремительно врывался вихрь; высокий смерч пыли скрывал даже Акропольскую скалу и гору Ликавитос. Старые афиняне качали головами, цокали языками — не к добру такое, особенно в пору выхода в море рыбачьих «гри-гри», когда после обманчивого штиля разыгрывался шторм.

Весенняя непогода плохо действовала на Никоса — сильно болели ноги и руки, перебитые лагерными охранниками во времена богом проклятого Макронисоса. Чтобы заглушить тупую боль, он садился за старый рояль — давний подарок тетушки Тасии — и наигрывал в такт шумным порывам ветра за окном. Иногда ему казалось, что из «вольного» музицирования получалась мелодия. В то апрельское утро Никос долго сидел за роялем, прислушиваясь к тому, что делалось на улице. Его музицирование было очень похожим на те шквалы, от которых поскрипывал небольшой старый дом Ставридисов в «красном поясе» Афин — большом рабочем пригороде. Заключительные музыкальные аккорды еще звучали в комнате, когда вошла Хтония, внимательно и удивленно посмотрела на мужа.

— Двери и окна скрипят лучше. — Никос встал и резким движением захлопнул крышку рояля.

Но Хтония точно и не слышала его слов. Никос молчал, как-то виновато улыбаясь.

— Даже захолодало здесь! — прижав руки к груди, сказала Хтония. — Никос, получилось, честное слово, получилось. Похоже на бурю.

— Может, тебе это… показалось? — неуверенно произнес Никос. Смущенная улыбка и виноватое выражение исчезли с его лица, он внимательно глядел на Хтонию.

— Нет, не показалось! — настаивала на своем жена. — Это твоя мелодия, твоя музыка, Никос. И не убегай от нее.

— Повторять бурю… это одно, а сочинять музыку, свою музыку, это совсем другое.

— Ты сказал, бурю? Да, верно, было похоже на бурю. Ты как сочинитель можешь быть недоволен, а мне — твоему слушателю — понравилось. Для кого пишут песни, Для кого звучит музыка? Для людей, для народа. Я — крохотная частица народа Никос, и я принимаю твою музыку. Помнишь, как говорил Яннис Рицос, что, когда творчество выходит за рамки личной исповеди, оно становится выражением дум и надежд народа.

— О, какая ты у меня умная! — воскликнул Никос и привлек к себе Хтонию.