– Мам, мне срочно нужен самокат! – кричу я из коридора, по дороге из своей комнаты в ванную.
В голове крутятся отголоски мелодии будильника вперемешку с обрывками путанных снов, в которых я несусь на самокате по нашему парку, и ветер, развивая полы ветровки, шумит у меня в ушах.
– Зая, тебе двадцать восемь, и подобные претензии к матери давно неуместны, – кричит в ответ мама из кухни. – Нужен – купи. И не морочь мне голову. А ещё лучше, купи, взгромоздись на него и катись в свою квартиру.
Почистив зубы и умывшись, я выползаю на кухню, шаркая тапочками, и сажусь за стол.
– Мам, ты же знаешь, что я не могу. Не могу там находиться. Мне всё напоминает его.
Мама вздыхает и молчит, устав спорить со мной на эту тему. Она стоит спиной ко мне и лицом к плите, заслоняя шипящую и шкварчащую сковородку. Её густые светлые волосы забраны в высокий хвост. На ней мягкий, светло-серый домашний костюм, подчёркивающий прекрасно сохранившуюся фигуру, за которой она тщательно следит. Я знаю, что мама жарит яичницу, но где-то внутри себя я чувствую запах блинчиков. Блинчиков, которые часто пёк для меня по утрам Валя.
Валя. Надо же было додуматься так назвать парня. Каким-то абсолютно девчоночьим именем. А вот на девчонку он точно не похож. И не был никогда похож. Всегда хмурый, с коротко стриженными тёмными волосами и ещё более тёмными глазами. Вечно взъерошенный, с угрюмой складкой между бровей, которая разглаживалась, только когда он смотрел на меня. И уж точно его нельзя было назвать девчонкой, когда он, опрокинув на кровать, или поставив раком, грубо втрахивал меня в матрас, так, что искры сыпались из глаз, так, что я забывал как меня зовут, так, что не мог сдержать громких рваных стонов, так, что ничего вокруг не существовало, кроме него. Да для меня и так последние три года ничего и никого вокруг не существовало, кроме него, кроме этого угрюмого парня по имени Валя.
Мама ставит передо мной тарелку с яичницей и кружку с чаем.
– Ешь давай. И катись на работу.
Я мычу что-то невразумительное и ковыряю яичницу. Ковыряю и снова вспоминаю Валины блинчики. Почти каждый выходной он не ленился встать пораньше и испечь их для меня. А я макал их в сметану, или в варенье, или в сгущёнку, и уплетал за обе щеки, не забывая при этом ворчать, что скоро я непременно растолстею. Валя только посмеивался на это, а я на самом деле млел от его заботы и был абсолютно, безоговорочно счастлив. И эти блинчики каждый раз казались мне самым вкусным из всего, что я когда-либо пробовал на этом свете.
А теперь нет блинчиков. И нет Вали. И ничего вообще нет.