Даже мыши не пищат так долго. Не то, чтобы я был в них экспертом, но не единожды видел, как простая полевка проявляла больше жажды к жизни, чем люди.
С прокушенной шеей, сломанной лапой и без хвоста, она, с непоколебимой уверенностью в своей победе, бодренько драпала от кошки. Не знаю, на что она надеялась – Боржоми лежала за её спиной и лениво следила за глупой мышкой. Когда та отбегала на пару метров, кошка настигала её буквально в два прыжка и отпускала. Вся эта котовасия шла по кругу. Самое интересное, что мышь пищала только на первой паре кругов… Дальше она молча спасала свою шкуру.
Мне же спасать свою совсем не хотелось – отсутствие мотивации говорило само за себя. Я не чувствовал боли, инстинкт самосохранения упрямо молчал. А то, что я делал, сохранению моей жизни не способствовало…
Полуразрушенное здание детского сада стонало. Именно так. Этому зданию было противно то, как его решили использовать. Ещё недавно, ну ладно, пару десятков лет назад, здесь слышался топот сотен детских ножек, чистейший смех наполнял стены. Теперь же, один из бывших воспитанников этого сада пытался заставить другого человека плакать. К счастью для живого здания, практически безуспешно.
– Проси о пощаде или закрой пасть! – рычал практически доведенный до ручки мой несостоявшийся убийца. Чем больше он злился, тем сильнее я ржал.
Мой смех впитывался в стены, возвращаясь отчаянием в моего мучителя.
– Слушай, чувак, да убей ты меня уже! – наконец, отсмеявшись, ласково попросил я, с лёгкой улыбкой на лице. – Я ж тебе сразу сказал, мой организм боли не воспринимает, с детства ещё!
Мужик, досадливо поморщившись, снял с головы чулок. Моему взору предстал кудрявый, темноволосый детина с редкой бороденкой. Он устало плюхнулся на пол, вытер потное лицо и спросил:
– Да как так-то? Как можно боли не чувствовать? Ты что, сверхчеловек?
– Всё куда банальнее. Катался когда-нибудь на огромных железных качелях? – спросил я.
Мужик посмотрел на меня с недоумением, но угрюмо кивнул, мимолетом улыбнувшись. Теперь, когда я видел его лицо, мог с уверенностью сказать, что ему не больше тридцати.
– А солнышко делал?
Он снова кивнул.
– Вот и я сделал. Но рученьки слабенькие были, вот и прочесал я мордой песок. А попытался встать – качели обратно прилетели… В голову. Дальше была недельная кома, из которой я вышел уже вот таким, – я кивнул на свое окровавленное тело привязанное к стулу и улыбнулся. – Раз уж ты меня все равно убьешь, облегчи себе душу: расскажи, кто ты и почему стал таким?
– Да я, в общем-то, никто. Поэтому и попытался стать хоть кем-то. Мне хотелось, чтобы меня запомнили, понимаешь? – мужик почесал голову и тяжело вздохнул. – Я ничего не умею, понимаешь? Ни единого, самого малюсенького таланта. Мне папаша всю жизнь твердил, что я бездарность… "Так и сдохнешь, говорит, под забором, как собака последняя. Никто и знать не будет."
