Портьеры были задёрнуты около часа назад, тогда же зажгли газовые светильники – с приходом сентября темнело рано. Впрочем, последнее обстоятельство вовсе не расстраивало Элберту. Столичный пейзаж за окном кабинета не менялся десятки десятков лет, был старомодно монументален и часто наводил на неё тоску: сизые облака, громады дирижаблей, блёклый шпиль ратуши, безупречно прямые аллеи Гринвуд-парка, высокий кованый забор.
Она с раздражением воткнула перьевую ручку обратно в чернильницу и захлопнула огромную папку, в которой хранились финансовые отчёты. В отличие от отца, владельца пяти столичных отелей «Вудвилл», Элберте бесконечная бумажная волокита удовольствия не доставляла. Наконец-то её можно было поручить управляющему, чтобы все шестерёнки гостиничного механизма работали точно и не давали сбоев, а заодно продолжали приносить доход, раз уж не приносят Элберте самого важного – радости. Возможно, родись она мужчиной, тем самым долгожданным наследником, которого так хотел Эрнст Вудвилл, всё сложилось бы иначе.
Уже год он смотрел на неё исключительно с портретов: статный, с горделивой осанкой и высокомерной полуулыбкой. Из груди, затянутой в тугой корсет, вырвался горестный вздох: «Эх, папа!..»
Элберта провела по волосам, безжалостно сминая изящно уложенные рыжие локоны. Дневная встреча с финансовым агентом Имперской Биржи давно закончилась, и теперь настала пора расслабиться – ровно до следующего утра. Усталость валила с ног, однако сон не шёл.
Она поёрзала в кресле, устраиваясь поудобнее и неспешно придвинула к себе коричневый кожаный блокнот с серебряным тиснением. Раскрыла его на первой попавшейся странице – дневник матери давно был заучен наизусть, но волнение охватывало Элберту всякий раз, когда она принималась за чтение или любовалась мамиными эскизами.
Делоурс Вудвилл чудесно рисовала – в отличие от дочери, которая терпеть не могла любые занятия, в том числе и по живописи, поэтому, обманув гувернантку, частенько сбегала в сад понежиться под лучами полуденного солнца.
Солнца!.. Его Элберта любила всегда – к ужасу няни, трепетно следившей, чтобы белокожее личико единственной дочери Вудвиллов не испортил плебейский загар. Уже тогда, в детстве, судьба щедро сыпала знаками направо и налево – но только теперь картинка сложилась и полностью перевернула жизнь молодой наследницы.
Следующий лист был сверху донизу исписан ровным почерком Делоурс Вудвилл:
«Дорогой Джоэл!
Теперь я осознаю, что по-настоящему пишу в пустоту, но не могу отказаться от пагубной привычки доверять мысли бумаге. Мне так хочется рассказать тебе обо всём, что происходит в моей жизни, хотя ты, конечно же, посмеялся бы и назвал меня сумасшедшей.
