Летит себе аэроплан

Пожар в еврейском предместье города Витебска вспыхивал в разное время, но чаще всего под вечер, когда зажигались свечи и керосиновые лампы. Летом смеркалось поздно, свечи и лампы зажигали уж в девятом часу. Вот и сейчас вспыхнуло, когда в церкви пробило девять, поп вышел из церковного двора и, сопровождаемый свиньей с поросятами, пошел домой.

Загорелось в домике на самом краю еврейского квартала, у тюрьмы. На домике была вывеска: «Ювелирная мастерская Локшинзона. Огранка алмазов. Золотые и серебряные работы». Очень худой маленький человек, очевидно, сам Локшинзон, в кальсонах и лапсердаке, одетом на нижнюю рубаху, выбежал из домика, держа на руках двух девочек лет трех—четырех, с криком «Пожар! Сы брент!» Хоть это было и без его крика ясно и люди выбегали из окружающих домов. Толстая, массивная супруга Локшинзона, выбежавшая следом за ним в капоте, с младенцем на руках, сказала:

— Эля, идиот, перестань кричать. Люди не слепые, они видят огонь. Чтоб ты горел, перестань кричать!

— Хая, зачем ты ему желаешь гореть, ведь он уже горит, — сказала соседка, тоже державшая на руках младенца и выбежавшая из домика с вывеской «Варшавский портной Шустер».

— Разве это он горит?! — закричала Хая. — Это я горю… Он одел свой лапсердак и выбежал… Голодранец, что у него есть гореть?.. У него есть столько же, сколько у клопов, которых он жег свечой… Жег свечой и подпалил кушетку… А от кушетки загорелось все остальное. Все добро, и весь инструмент, и весь материал. Это называется, он жег клопов.

— Клопов я мазал керосином, а свечой я жег тараканов, — сказал Эля.

— Ты слышишь, Двойра? Сначала он мазал керосином, а потом он жег свечой. Идиот! Даже у лошади Хаима—биндюжника в заднице больше ума, чем у тебя в голове.

— Тараканов надо бить подошвой резиновой галоши, — с видом знатока сказал муж Двойры, варшавский портной Шустер.

— Так до этого ведь надо додуматься, ребб Пинхас! — крикнула Хая. — А мой муж имеет голову Срулика сумасшедшего, который кушает конский овес.

— Хая, не кричи, Хая, — сказал Эля, — главное, что мы спаслись.

— Мы спаслись?! — еще громче крикнула Хая. — Ты считаешь, мы спаслись?! А на что мы будем жить? На твою перхоть?! Завтра надо отдавать заказ в ювелирный магазин Розенфельдов.

— Не кричи, Хая, ты разбудишь новорожденного, ты разбудишь Зусеньку.

— Не беспокойся про Зусеньку, — сказала Хая и поцеловала младенца. — Я о нем немножко позаботилась! — И она достала из кармана капота связки золотых изделий, а из другого кармана — стограммовую стопочку, наполненную бриллиантами. — Нашему Зусеньке скоро исполнится месяц.