В. Тюрин, доктор исторических наук
Два долгих летних дня, или Неотпразднованные именины
В пятницу 28 июня 1762 года император проснулся не в духе. Он засиделся накануне за ужином, выпил лишнего, и голова разламывалась от боли. Но во время развода настроение улучшилось, головная боль начала проходить: голштейнцы исполняли все экзертиции виртуозно, а командовавший барон фон Левей превзошел самого себя. Император повеселел, все заулыбались и засобирались в гости к императрице - из Ораниенбаума в Петергоф, чтобы присутствовать на большом обеде, а вечером - на ужине. На ужине - праздничном, потому что назавтра, в день Петра и Павла, готовились отпраздновать именины императора Петра III.
Император любил Ораниенбаум. Там, где Нева широко разливается и берега ее расходятся далеко-далеко, любимец деда императора, Меншиков Александр Данилович, построил себе дворец на левом берегу. При Петре II Меншиков впал в немилость, и дворец, как, впрочем, и все имущество светлейшего, был отписан в казну и стал собственностью царской семьи.
Император любил Ораниенбаум, где он провел молодость, где была для него выстроена крепостца, где существовал арсенал, не настоящий, а так, собрание военных раритетов, и где император забавлялся учениями трехтысячного войска соотечественников из герцогства Голштейнского.
Император не любил Петергоф. Он не любил Петергоф, потому что его любила императрица. А императрицу он не просто не любил - в последнее время он не мог ее выносить.
Но солнечным июньским днем, когда кажется, что лету нет конца, кавалькада карет, колясок и линеек в сопровождении конвойных гусар двинулась к Петергофу. Блестящее придворное общество...
А в Петергофе в тот день императрица поднялась рано. В шесть утра Алексей Орлов вошел в ее спальню в петергофском павильоне Монплезир и ровным голосом произнес: "Пора вставать - все готово для вашего провозглашения". Екатерина поспешно оделась. Орлов так гнал лошадей, что те выбились из сил. В пяти верстах от Петербурга она пересела в экипаж князя Барятинского, и свежие лошади помчали ее к престолу, мужеубийству и судьбе монарха. Судьбе, что нарекла ее в российской истории Екатериной Великой.
Вспоминала ли во время этой бешеной гонки София-Августа-Фредерика, или попросту Фике, дочь прусского генерала и князя Цербст-Дорнбургского1 и принцессы Голштейн-Готторпской, теперь уже далекий день 28 июня 1744 года? Тогда, получив благословение архиепископа новгородского Амвросия Юшкевича, она "ясным и твердым голосом, чисто русским языком, удивившим всех присутствующих, произнесла символ веры, не запнувшись ни на одном слове", и тогда на литургии впервые была провозглашена ектения за "благоверную Екатерину Алексеевну" - так стала именоваться перешедшая из лютеранства в православие супруга наследника российского престола. Наверное, нет, не вспоминала. Давно уже ее воспринимали как русскую, больше того, она сама чувствовала себя русской, вначале стремясь понравиться императрице Елизавете и подчеркнуть свое несогласие с манерами и привычками мужа, а потом... потом она стала и ощущать себя не немецкой принцессой крошечного княжества, а наследницей престола российского.
