Три минуты с реальностью

Полицейский не поверил ему — это очевидно.

Их же специально учат никому не верить. Ничего удивительного. Полицейский ему не верит. А ведь он, Маркус Баттин, чуть голову не сломал, придумывая, что им сказать. Трудно сочинить убедительную историю. Было бы проще, знай он правду. Правду! Трещина толщиной с волосок в основании его жизни. Дни напролет рассматривал он эту трещину, убеждая себя, что ничего не видит. «Просто я стал жертвой сумасшедшего, — повторял он себе снова и снова. — На меня напал псих, потерявший рассудок».

Он смотрел на стопку исписанной бумаги на столе. С какой стати его допрашивают? В конце концов, потерпевший — он. А их «беседа» тянется вот уже два часа. Настоящий допрос. Теперь ему придется еще все перечитывать и подписывать каждую страницу, заново все переживая только лишь для того, чтобы они закрыли дело.

— Конечно, я не могу заставить вас читать то, что вы подписываете, — сказал полицейский. — Но, в случае продолжения, данный текст может быть использован как доказательство. И тогда, если, не дай Бог, обнаружатся противоречия, — у вас возникнут проблемы. Не так уж это и долго.

Продолжение? Какое еще продолжение?

Этот псих покинул страну. Продолжение будет иметь значение исключительно для его дочери. Желудок Баттина судорожно сжался при мысли о Джульетте. Как он мог, этот тип, так поступить с ней? Конечно, полиция очень хотела бы допросить и ее. И чтобы уберечь Джульетту, он в конце концов сам согласился на беседу. Джульетта не в состоянии отвечать на вопросы. И он никогда не простит психу того, что он сделал с Джульеттой. Впрочем, поговори они с ней, история стала бы еще более непостижимой.

Дамиан Альсина любил его дочь. Они встречались всего два месяца, но за это время она переменилась настолько, что не заметить этого было уже невозможно. Нет, не он — она любила его. Неудачи последнего лета тяжело сказались на ней. И только в этом ее вина. Она всегда тяжело переживала неудачи. Еще в школе. В балетной школе. Постоянные замечания, крики, сомнения в собственных силах, не оставлявшие ее ни на минуту, учителя, с садистской изощренностью метившие в больную точку. «Кричат только на самых способных, — повторял он ей. — Гораздо хуже, когда тебя не замечают. Раз они стараются вогнать тебя в гроб, значит, верят в тебя». Она этого не понимала. Или, может быть, понимала. Просто не умела им противостоять. Внутренне. Все принимала слишком близко к сердцу. И он тревожился за нее. В конце концов, правда, у нее получилось. Пусть пока бесплатно — стажировка, — зато в одном из лучших театров страны: в Берлинском государственном оперном театре. Все эти изменения тоже повлияли на нее, но это проявилось уже в сентябре-октябре. Ее словно подменили: в выходные все время куда-то убегала, совсем перестала ездить к ним в Целендорф