Самое приятное время поселковых суток – утро. Когда спортивная разминка веселит твое гибкое и легкое здесь, как у ребенка, тело. Когда колючие струи душа смывают остатки смутной тревоги, навеянной за ночь какими-то неосознанными сновидениями. Когда спокойно завтракаешь, наблюдая сквозь прозрачную стену кафе эволюцию слитка солнечного золота на громоздкой вершине Олимпа. Лавина света постепенно сползает на спины хребтов высокогорной Фарсиды…
Не успел я поднести кофейную чашку к губам – в нарукавном кармане зашелся писком инфразонник и голос пилота предупредил:
– Вадиму Ерофееву – Артур Кубакин. Первый ангар, старт в семь ноль-ноль, борт номер триста тринадцать.
Взглянув на часы, я, обжигаясь, сделал глоток (кофе был превосходный) и помчался в экипировочную первого ангара. Кубакину удалось приучить здешних спецов и ученых ценить его веское слово. Если Кубакин сказал:
«Старт в семь ноль-ноль», то пассажир обязан был знать, что в семь ноль-ноль-одна Кубакин запросто мог улететь в столицу без пассажира. Все наши пилоты стремились Кубакину подражать, и мы, которые не пилоты, слишком часто оказывались в зависимости от их предполетного настроения.
Парни из команды шлюзового обеспечения сноровисто втиснули меня в эластично-тугие доспехи высотного костюма – ни вздохнуть, ни охнуть, – с отвратительным скрипом застегнули входной шов термостабилизирующего спецкомбинезона («эскомба» – на местном жаргоне) и рывком затянули металлизированные ремни.
– Диспетчерская – Ерофееву! – рявкнул под потолком зонник внутрипоселковой связи. – Ерофеев, срочно зайдите к главному диспетчеру.
Я уклонился от готового опуститься на мою голову гермошлема, сказал в потолок:
– Ерофеев – Можаровскому! Адам, я уже в застегнутом эскомбе, а через три минуты выход в шлюз.
– Чья машина?
– Аэр Кубакина.
– Кубакин подождет. Беги сюда, дело срочное.
– Да что же это, – произнес я в полном недоумении, – раздеваться мне, что ли!..
– Не надо, – сказал Можаровский. – Беги так, чего особенного!
Я разозлился:
– Беги сам, если нужно. Чего особенного!
Мое недовольство Адам игнорировал. Прежде чем диспетчерская вырубила связь, я услышал, как он сказал там кому-то: «Идет Ерофеев, идет».
Чертыхнувшись, я велел содрать с себя эскомб и поспешил наверх в высотном костюме.
Коридор, эскалатор с поворотом налево. Лифт, коридор, второй эскалатор с поворотом направо. Эскалатор без поворота и верхнее фойе с живописным «земным уголком». В «уголке» – клейкая зелень березы, вольера, в которой орали от тесноты у кормушек желтые попугайчики, эффектно подсвеченный круглый аквариум, в котором недавно сдохла последняя рыба. Я остановился перевести дыхание. На дне аквариума бурлил султан воздушных пузырьков аэрации.
