Скромный гений

В повестях Вадима Шефнера, собранных в этой книге, есть и представители внеземных цивилизаций, обладающие, как им и положено, невероятными техническими возможностями, есть и земные изобретатели, иные из которых не прочь посредством чудодейственных приборов и микстур осчастливить человечество, но сам писатель не склонен слишком уж серьезно относиться к «научно-фантастической» стороне своих произведений. Наверно, поэтому он и называет их то «полувероятной историей», а то и просто «повестью-сказкой».

Некоторые ситуации в повестях Вадима Шефнера таковы, что могут даже навести на подозрение: уж не вышучивает ли автор саму фантастику, не пародирует ли кое-какие ее мотивы и атрибуты?

Действительно, он не отказывает себе в удовольствии слегка подтрунить над «пришельцами», тайно проживающими на нашей Земле, или над изучающими нас загадочными аппаратами.

Было бы, однако, неверно полагать, будто Вадим Шефнер тем только и занят, что пародирует плохую, шаблонную фантастику, навязчивость ее типовых приемов. Но писателя и в самом деле не очень волнует «вероятность» его собственной фантастики — она в этом смысле совсем не научна. Здесь это скорее одно из средств гротескно-лирического «смещения» действительности — ради разговора о людях, их характерах и нравственных ценностях.

Внеземной черный шар, неотступно следующий за Ю. Лесоваловым («Круглая тайна»), сам по себе мало интересует автора — откуда он прибыл, каковы принципы и цели его действия. Не очень удивляет шар и главного героя повести — он воспринимается им как необычное, но все-таки чисто житейское неудобство. Погружением в быт и бытовое мировосприятие поразительность фантастического факта подчеркнута, но во многом и комически преображена. Содержателен фантастический факт в своем отношении к сущности и судьбе героя: шар создает обстоятельства, провоцирующие его духовно-нравственные возможности.

Точно так же невероятные изобретения Сергея Кладезева («Скромный гений») или Алексея Возможного («Запоздалый стрелок») важны не сами по себе, не теми горизонтами, которые они открывают перед человечеством — в этом смысле они совершенно сказочны, — а воплощенной в них «душевной реальностью». И так, или почти так, везде.

Свойства художественного мира в «полувероятных историях» и «повестях-сказках» Вадима Шефнера, конечно, не вполне обычны, но не так уж и исключительны: они имеют какие-то соответствия и в литературе XVIII века, и в нашей прозе 20-х годов, а отчасти и в современной фантастике.