Поди знай, как это рассказать: то ли от первого лица, то ли от второго, а если попробовать от третьего и во множественном числе? А может, писать и писать, как поведет, но кто разберется? Вот если б допустимо сказать: «Я увидели луна всплывать» или: «Нам, мне больно глазные дно», и особенно вот это «Ты, она – белокурая женщина, были облака, которые по-прежнему плывут пред моими, твоими нашими вашими лицами». О, черт!
Вот бы хорошо, начав рассказ, отправиться в бар и спросить там баночку крепкого пива, а машинка пусть стучит сама по себе (я ведь пишу сразу на машинке). Вот бы хорошо! И я вовсе не шучу. Чего бы лучше, ведь то, главное, о чем я собираюсь рассказать – это тоже машина, впрочем совсем другого свойства (это – «Контэкс» 1.1.2) и, наверняка, одно механическое устройство поймет другое скорее, чем я, ты, она – белокурая женщина и облака. Судьба благоволит ко мне в разных глупостях, но тут – какие надежды, я же прекрасно понимаю, что без меня мой «Ремингтон» сразу застынет, окаменеет с тем удвоенным упорством, какое есть во всех остановившихся механизмах, которые мы привыкли видеть в движении. Словом, размышляй не размышляй, а писать придется мне. Кто-то из нас должен написать об этом, коль оно того стоит. И пусть лучше я, раз я – мертв и значит, менее других причастен ко всему. Пусть – я, раз вижу теперь одни облака, и ничто не отвлекает меня от мыслей, от этого рассказа (а сейчас ползет другое – с серой кромкой), ничто не мешает рыться в памяти, пусть – я, раз я – мертв (и, разумеется, жив, зачем лукавить! Все прояснится в свое время, надо лишь взяться наконец за рассказ, вот я и начал с того, что уже написалось, то есть, с самого начала и, пожалуй, именно так следует начинать, когда хочешь рассказать о чем-то).
И почему я вдруг засомневался, стоит ли вообще рассказывать об этом? Но если задаваться вопросами почему делаешь то, что делаешь, или спрашивать себя, зачем согласился пойти на ужин, (теперь пролетает голубь, и еще, похоже, – воробышек) или почему начинает зудеть в животе, когда тебе расскажут этакий анекдотец, и почему ты не успокоишься, пока не войдешь в соседний отдел и не расскажешь его остальным; вот тогда явно полегчает, тогда ты, вполне довольный собою, займешься наконец делами. Насколько я знаю, пока еще никто этого не объяснил, и, стало быть – нечего стесняться и разводить антимонии, надо рассказать так, как все было, ведь никому не зазорно дышать или надевать ботинки, раз это в порядке вещей, а если с тобой случается что-либо особенное, ну, скажем, вдруг обнаруживаешь в ботинке паука или, допустим, в легких, при вдохе слышен треск битых стекол, – вот тут скорее рассказать, рассказать приятелям по работе или врачу. «Ах, доктор, когда я делаю вдох…» Рассказать во что бы то ни стало, рассказать, чтобы избавиться от этого противного зуда в животе.
