Рихман опаздывал. Ковальчик посмотрел на часы. Он любил добротный швейцарский хронометр, потому что это была единственная награда, на которую, как он полагал, он имел полное право. Остальные ордена и звания он получил за то, что по его приказу делали другие. Эту он заслужил сам.
Сзади, на платиновой крышке было выгравировано:
«ЗА ХРАБРОСТЬ»
«Международный союз астронавтов»
Он был единственным, кто вернул корабль на Землю из экспедиции. Она длилась двадцать два года — по земному времени и пятнадцать — по судовому. Разницу съел старик Альберт.
Он привел корабль с восемью членами экипажа, меньше трети, но все равно неплохо. Еще за орбитой Марса их было одиннадцать, но двоих он собственноручно расстрелял на подходе к Базе, а еще один покончил с собой, бросившись на распределительный щит. Довольно неприятный способ самоубийства и сложный — не так-то просто снять крышку с распределительного щита на корабле, но этот как-то ухитрился. Выскребал его оттуда Ко-вальчик тоже собственноручно.
Об этом он никому не рассказывал. Впрочем, кому надо, те и так знали — все было зафиксировано в бортовом журнале.
Все знали…
Вот тогда-то он и получил эти часы. И благодарность от правительства. И неплохой пост в МСА. И пенсию. И еще черт те чего.
Потому что остальные корабли не вернулись.
Его отчет был единственным…
А он еще боялся военного трибунала, дурак… Когда он сидел в карантине, который считал заодно и следственным изолятором, и молоденький, с иголочки, лейтенант привел его перед ясные очи комиссии, он сгрыз ногти чуть не до локтей.
Теперь он здесь…
Потому что тогда он вернулся. И написал отчет. И еще потому, что на Земле уже более полувека не было крупных войн — только локальные конфликты в странах третьего мира, но это не в счет. И вся нерастраченная в больших и малых заварушках энергия человечества ушла на освоение дальних пространств.
Его корабль был третьим по счету, и еще два корабля ушли с орбиты уже после того, как «Энтер-прайз» покинул пределы Солнечной системы. И ни один не вернулся.
Кроме его корабля. Кроме «Энтерпрайза».
Когда вошел Рихман, Ковальчик снова взглянул на часы.
Демонстративно.
Рихман опоздал на семь минут, и даже не извинился.
И руки не подал — просто стоял и смотрел на Ковальчика. В его взгляде читалась брезгливость — Ковальчик к этому привык.
