Странная стояла погода – словно в сказке: «Принеси мне то – не знаю что, и приходи ко мне в день, чтобы был он нелетним-незимним, невесенним-неосенним.»
Такой вот выпал день, не относящийся ни к одному времени года. Впрочем, любой день в году мог бы оказаться таким же.
В рощице гремели пистолетные выстрелы, хотя время было мирное, да и дуэлянтами это место посещалось нечасто. Дуэлянтами – возможно. Тем не менее, действительный статский советник Александр Сергеевич Грибоедов не нашел ничего более подходящего.
«Для глупостей, – как полагал его же собственный лакей. – От безделия это-с. Или же от скуки-с. И с чего баре так скучают? Сколько радостей вокруг-с».
Лакейские соображения вовсе не интересовали Грибоедова, потому, видимо, лакей сидел на козлах брички, вместо кучера, и с неизъяснимым высокомерием посматривал на своего барина, а заодно и на раскрасневшуюся Элен Булгарину. Только при звуке очередного выстрела и гулком взрыве разлетающейся бутылки из-под «Клико», инстинктивно жмурился, после чего презрительно усмехался. А выстрелы гремели с завидным постоянством, через почти равные промежутки времени, так что со стороны могло показаться, будто на опушке рощицы идет облавная охота, вот только не слышно собачьего бреха.
– Если бы я знала, что так трудно этому научиться, ни за что бы не начинала, – мадам Булгарина капризно поджала губы. – Честное слово.
– Ну что вы, Леночка, – сказал Грибоедов. – У вас прекрасно получается. Просто нельзя же научиться всему сразу.
– Это ужасно! – она нахмурилась. – Опять не попала! Саша, ну покажите же еще раз, что нужно делать, и не смейтесь, пожалуйста, не то я рассержусь.
– Я вовсе не смеюсь, Элен, с чего вы взяли?
– Но улыбаетесь, что еще хуже, – заявила Леночка.
– Хорошо, буду серьезен, как гробовщик.
– Фу, Саша, что за сравнение.
– Не лучше и не хуже других… Позвольте, – сказал Грибоедов, отбирая у нее пистолет. Сказал уже без улыбки. Прикосновение к оружию всегда возвращало ему серьезность. Он зарядил пистолет, взвел курок.
Очередной выстрел гулко отозвался в рощице. И, само собой, из-за ближайших деревьев, будто еще одно эхо, раздался оглушительный птичий крик. Переполошенная стая шумно снялась в небо.
Странный каприз для юной красавицы – во что бы то ни стало научиться стрелять. Впрочем, не столь уж юной и не столь уж…Да и муж мог бы научить не хуже – как-никак, бывший капитан, воевал в двенадцатом. Впрочем, Булгарин не любил вспоминать о своей службе в армии Наполеона, о нашествии двунадесяти языков, равно как и о польском своем происхождении. А почему, собственно? В наше-то время… Если и попрекнет кто, разве что из вечно недовольных и уязвленных беллетристов. Не пользующихся благосклонным вниманием читающей публики. Публика, конечно, дура, но и литераторы, судя по всему, ненамного умнее.
