1. Скорбь и ярость Грунлафа
Грунлаф, повелитель игов, властелин Пустеня Борейского, уже которую неделю не знал душевного покоя. Из Ладора, куда отправил он еще по осени дочь Кудруну с вернейшими своими советниками — чародеем Красом и отважным воителем Хормутом, не было вестей, а ведь он посылал туда гонцов каждые три дня, но они почему-то не возвращались. Знал Грунлаф о том, что предсказание мудрейшего Краса сбылось и урод Владигор изгнан из столицы народом. Но известно было также, что и Кудруна пропала куда-то. Одни говорили о ее добровольном уходе из ладорского дворца — отправилась будто вслед за мужем. Другие вестники, возвращавшиеся из Ладора, клялись в том, что доподлинно знали: Кудруна решила вернуться к отцу, в Пустень, потому что не могла выносить попреков Любавы, сестры Владигора, обвинявшей ее в том, что не сумела удержать мужа, растопить его сердце любовью, утешить.
И вот уже какую неделю из Ладора до Грунлафа не долетало ни одной весточки, и престарелый князь, не чаявший иметь наследников, одинокий, окруженный жадными до серебра, жестокосердными людьми, повадными к воровству придворными и прислужниками, снедаемый тревогой, часто призывал к себе ведунов и кудесников, молил, требовал, стращал их, чтобы открыли ему тайну — где Кудруна, что стало с ней, жива ль хотя бы, на пути ли в Пустень?
Иные ведуны прямо говорили, что княгиня уже где-то близко, день-два — и явится в княжеский дворец. Но прошли не только два дня, а четыре-пять, текли неделя за неделей, а Кудруны все не было. Другие, не боясь гнева Грунлафа, прямо заявляли властелину, что душа Кудруны уже отправилась к душам предков, но как это случилось, они не могли сказать. И взбешенный Грунлаф требовал немедленно казнить ведунов, осмелившихся сказать ему о смерти Кудруны. Их отводили в подвал, где удавка из толстой пеньки быстро прекращала жизнь тех, кто осмелился сказать Грунлафу о гибели его дочери.
Не помогли вернуть Кудруну и частые жертвоприношения на алтари всех отчих богов — лишь ненадолго усыпляли мольбы тревогу князя, как усыпляет ласковая песня матери на время страдающее от болезни дитя. И снова посылал Грунлаф в Ладор гонцов на лучших, самых быстрых скакунах, опять замирал у окна, откуда была видна дорога на восток, в Синегорье. Порой ему казалось, что скачут всадники с солнцем и стрелами на щитах, а среди них Кудруна в алом, подбитом куньим мехом плаще. Но лишь редкие сани какого-нибудь смерда видел он да прохожих, неспешно шедших в Пустень за нехитрым ремесленным товаром. И все реже подходил к окну Грунлаф, все чаще — с нечесаной бородой и волосами — сидел неподвижно на лавке близ жарко натопленной печи, завернувшись в накинутую на плечи шубу, измученный тяжкими думами, опустошенный, похожий на старого, чуявшего приближение смерти филина.