В субботу дядя Карлос приехал часам к двенадцати и привез машину для уничтожения муравьев. Накануне за столом он сказал, что поедет за ней, и мы с сестрой ожидали увидеть огромное, грозное и мощное сооружение.
Бандфилдские черные муравьи были нашими давнишними знакомцами; едят они все подряд, муравейники устраивают в земле и в фундаменте домов, прогрызая скрытые от глаз дыры в том укромном месте, где дом уходит под землю, но черным муравьям нигде не укрыться, когда они цепочкой снуют взад-вперед, таща кусочки листьев, которые на самом-то деле не просто кусочки листьев, а кусочки растений из нашего сада; вот именно поэтому мама и дядя Карлос решили купить машину для уничтожения муравьев и покончить с ними.
Помню, что первой дядю Карлоса увидела сестра, она увидела, как он едет по улице Родригеса Пеньи со станции на извозчике, и с криком ворвалась в боковой проулок: «Дядя Карлос едет, машину везет!» Я стоял в кустах бирючины — они росли вдоль ограды между нашим садом и садом Лилы, и мы с ней разговаривали через эту проволочную ограду, я ей рассказывал, что после обеда мы испробуем машину, и Лиле это было интересно, но, конечно, не очень, потому что и машины, и муравьи девочек не очень занимают, и внимание Лилы привлек к себе только дым, который должен был повалить из машины и убить всех муравьев.
Услышав громкие крики сестры, я сказал Лиле, чтобы она тоже шла помогать сгружать машину, а сам с боевым кличем индейцев помчался по проулку; бежал я особым способом, который сам недавно изобрел, не сгибая коленей и как бы поддавая ногой мяч. Я даже ничуть при этом не уставал, словно бы не бежал, а летел, но все же полет этот был совсем не такой, как в том сне, что мне тогда все время снился: будто бы я как-то слегка поворачиваю свой корпус и отрываюсь от земли, взлетаю сантиметров на двадцать, и даже передать невозможно, до чего же чудесно лететь над широкими улицами, то поднимаясь повыше, то снижаясь почти до земли, и просыпаться во сне и будто бы знать, что вот теперь-то ты летишь на самом деле, а до того тебе это только снилось, зато вот теперь ты летишь — летишь; а просыпаясь по-настоящему, я всякий раз словно ударялся, падая наземь, и становилось так тоскливо опять возвращаться на землю и опять — хочешь не хочешь — ходить по ней. Шагом или бегом — все равно тяжело. Немного напоминал полет только вот этот изобретенный мной способ бегать в кедах, словно поддавая ногой мяч.
Мне даже казалось, что все это во сне, но все равно — тут и сравнивать нечего.
У ворот уже стояли мама и бабушка, они разговаривали с дядей Карлосом и с извозчиком. Я подошел не торопясь, иногда мне хотелось, чтобы меня дожидались; и вот мы с сестрой стоим и смотрим на упакованный в бумагу и обвязанный множеством веревок тюк, который дядя Карлос с извозчиком спускают на дорогу. Сперва я подумал, что это лишь какая-то часть машины, но сразу же понял, что это и есть сама машина, вся целиком, и она показалась мне такой маленькой, что у меня упало сердце. Впечатление от машины улучшилось, когда мы ее вносили, потому что, помогая дяде Карлосу, я понял, что машина очень тяжелая, и эта ее тяжесть заставила поверить в ее мощь. Я сам снял с машины веревки и бумагу, потому что мама и дядя Карлос занялись маленьким пакетиком, вытащили из него жестянку с отравой и тут же сообщили нам, что трогать жестянку нельзя и что уже несколько человек умерли в муках из-за того, что трогали жестянку. Сестра тут же отошла от нас, сразу утратив всякий интерес, и еще она, конечно, немножко испугалась, и я посмотрел на маму, и мы засмеялись, ведь вся эта речь предназначалась для сестры, а мне разрешается трогать и машину, и жестянку с отравой, и вообще все.
