Ступени

Фридрих Наумович Горенштейн

СТУПЕНИ

Повесть

I

Григорий Алексеевич взял с фарфоровой хлебницы кусок хлеба и поднял его, вытянув руку вверх и несколько назад.

- В историческом законе противостояния великих равнин, производящих хлеб, и бесхлеб-ных народов, завоевывающих себе хлеб, Россия всегда была великой хлебной равниной, - сказал он, - Древний Рим, Германия и Англия, напротив, всегда себе хлеб добывали... И пойми, Юрий, тут не национальная спесь, но только мы, люди хлебных равнин, особенно широко открыты таким понятиям, как добро, счастье, правосудие, ибо мы не ущербны.

Григорий Алексеевич бросил кусок хлеба назад на хлебницу и допил свою рюмку коньяка.

Юрий Дмитриевич тоже допил свою рюмку и хлебанул из стакана подкрашенную чайной заваркой сладковатую холодную воду. Его начало подташнивать от сладковатой бурды, и возникло знакомое посасывание под левым ребром, не сильное, но вызывающее раздражение.

- Мы часто цепляемся за какие-либо цели, - сказал Юрий Дмитриевич, не из-за сути, а из-за литературного оформления, удачно нами найденного... Впрочем, я устал... Ночью я всё время просыпался от грозы... Сверкали молнии... Мне приснился или просто вспомнил, лежа без сна... удивительная вещь... Свой детский бред... В детстве я как-то заболел... Покойная мать подошла, пощупала лоб и спросила, что у меня болит. Я ответил: копье... Какое копье? - испуганно спросила мать... И я ответил: которым зверей колют... Потом я потерял сознание, но эти слова мне врезались глубоко в мозг... Начало бреда... Время от времени я вспоминаю...

Юрий Дмитриевич грузно встал и подошел к окну. Был конец мая. Листва начала уже терять весеннюю свежесть, парило с утра, словно в полдень. Среди булыжной мостовой тяжело полз в гору трамвай. В расположенном неподалеку, но скрытом крышами домов соборе ухали колокола.

- Гриша, я живу у тебя уже полторы недели, - сказал Юрий Дмитриевич, мне надо подыскать квартиру... Твоя Галя с Шуркой приезжают не раньше середины июня?

- Это не важно, - сказал Григорий Алексеевич, - у нас три комнаты... Ты меня не стесняешь... Дело не в том...

- Но ты меня стесняешь, - сказал Юрий Дмитриевич. - Я тебя люблю... Но мне надо заняться делом, а не вести бесплодные споры... Какая чепуха... Сейчас время студенческих каникул. Надо воспользоваться свободным временем...

- Юра, - сказал Григорий Алексеевич и тоже встал, он был в русской домотканой рубашке, вышитой на груди у ворота, и в шелковых пижамных штанах (в последнее время Григорий Алексеевич отрастил русую бороденку и начал носить русские домотканые рубахи, приобретенные где-то в глухой северной деревушке, куда ездил в экспедицию собирать фольклор). - Юрий Дмитриевич, ты меня извини... Я не понимаю... Вернее, не чувствуешь ли ты, что твой бракоразводный процесс нелеп... И даже юмор... Ах, юмор, юмор... Ты извини, я прошу тебя напрячься и найти рациональное зерно в моей сбивчивой болтовне... Тебе сорок шесть лет, Нине сорок четыре... И это прискорбное происшествие случилось так давно...