…So what did we learn from this? Nothing!
«Burn after Reading», братья Коэны
А и к чертовой бабушке эту вашу работу.
Школьника нашли, вот еще.
И каждый день, и к одиннадцати, и предупредить заранее, потому как рекламный с маркетингом тебя обыскались и никто не знает, где ты и что ты. Так зачем рекламному с маркетингом знать, где и что? Какое их дело, почему у меня в кармане ключи от чужого пентхауса за тысячу километров от рабочего столостула и зачем я там ошивался в ноябрьский понедельник без уведомления вышестоящих органов? Органы теперь дружески прорабатывают меня в курилке: знают ведь – не курю, ан демократичнее угла для распекания не нашлось.
Не знаю, кто как – я московский телефон обычно в самолете гашу с нескрываемым наслаждением. Про это, наверно, уже с десяток дармоедских диссертаций написали – как без мобильной зависимости крылья расправляются, какие комплексы ликвидируются и какие фобии тому виной. Фобии признавать не хочется. Но увидеть перечеркнутую батарейку на дисплее ненавистного, ободранного, самого дорогого из известных человечеству в этом сезоне коммуникаторов – лучший аккомпанемент к глотку шампанского на утреннем рейсе. Место 21F (девушка, я знаю, что нельзя, вы меня туда зарегистрируйте, а я с бортпроводниками договорюсь). Растянуться у туалета на три кресла, в то время как весь самолет жмется друг к другу по шестеро в ряд; московский телефон ритуально умертвить; и зевать после ночной – а без ночной нельзя, в предынфарктное Шереметьево кроме как на рассвете ездить – увольте, психика не готова.
Вылететь из города, соблюдая все правила поведения на сафари. В пробки не попадаем, в глаза не смотрим, не высовываемся, не провоцируем. И можно жить. Жизнь начнется за упитанным боком пограничницы в стеклянной будке. В пятницу, как рассветет. Жизнь с ленивыми велосипедными прогулками, божественно скучными обедами, перебежками целый день в ветровке с балкона на балкон, с солнечной стороны на тенистую – только, чур, кошек на крышу не выпускать. На другом боку пограничницы жизнь в воскресенье и приостановится: Москва для этой жизни патологически не годится. В Москве работается, зарабатывается, чтобы работалось, и оттого работается еще лучше. Каждый день я рисую по бюджету на следующий год, на год через год, на пятилетку, а органам все мало; эти бюджеты меня, право, переживут. Поэтому назад не в воскресенье, а во вторник. Вот. Что делал? Ничего не делал, кошек кормил и в одиночестве торчал на полутемном балконе: по всему городу на подоконниках свечи горят. Там рано темнеет, и мне это по нраву.
