Мои передозировки можно пересчитать по пальцам.
Август 1985 г. Перкоцет. Пятимиллиграммовые таблетки по виду не отличались от трёхсотдвадцатипятимиллиграммовых, а те, в свою очередь, от слабительного. Состояние явно не для работы с документами. «Скорая помощь», три унции ипекакуаны, жуткая рвота, тридцать семь часов судорог и кровавого поноса.
Февраль 1986 г. Метокарбамол. Жёлтые капсулы, яркие, как пляж на детском рисунке. Пять таких куколок — и сердце остановилось. Я увидел свет в конце туннеля, пока все те же парни из «скорой», на этот раз при помощи дефибриллятора, возвращали меня к жизни, а потом прислали счёт на сто шестьдесят долларов, чтобы баловаться было неповадно.
Июнь 1986 г. Петидин и аспирин окончательно погубили посаженный в четырнадцатилетнем возрасте желудок.
Ноябрь 1986 г. Что-то год тяжёлый получился… Гидрокодон Просыпаешься с больным животом и исполняешь следующий ритуал:
Душ.
Кофе.
Машина.
Ток-шоу на радио.
Ад.
Домой.
Выпить!
А потом вспоминаешь: сегодня воскресенье, и на душе четыре секунды царят мир и покой, а гидрокодон растягивает кайф на целых шесть часов. Увы, снова передоз: тужишься рвотой, невидимые руки выжимают живот, словно мокрую тряпку, изо рта бегут ручейки тёплой слюны, руки-ноги не слушаются. Слова бьются в голове словно грязная пена о волнолом: ни порядка, ни смысла. Пальцы… Имя… Голова…
Февраль 1987 г. Пропоксифен. И пол-литра бурбона, чтобы запить.
Вчера, 17 августа 1987 года. Карисопродол. Выпускается в аккуратных белых таблеточках, будто витамины. Триста двадцать пять миллиграммов размягчителя мышц — то, что нужно перетрудившимся спортсменам и грузчикам. Примешь больше положенного — к расслабляющимся мускулам присоединяется диафрагма, потом сердце. Ощущения — будто тонешь или умираешь под тяжестью борца сумо. Пока не парализовало, я сделал три дорожки кокаина, надеясь, что сердце начнёт работать. Не помогло.
При таких обстоятельствах меня нашёл Распутин, полосатый кот Молли весом пять килограммов. Она взяла его из приюта, после того как кот «поцеловался» с шинами летящего на полной скорости грузовика. Распутин пришёл в себя, но в память о происшествии лишился зрения и почти всех зубов. Остался лишь передний клык, торчащий изо рта под углом девяносто градусов. Так что теперь ест мягкий корм, обожает орать и пялиться на нас прозрачными, цвета яичного белка, глазами: лепестки сместившейся сетчатки плавают где-то в глубине. Мне нравилось выключать свет и чесать Распутину за ушами, пока не начнёт мурлыкать, словно работающий холодильник. Потом можно зажечь карманный фонарик и светить в его мёртвые мраморные глаза, пытаясь заглянуть в мозг. Молли бесится, когда я так делаю!
