Сиротский хлеб - Янка Брыль

Сиротский хлеб

Янка Брыль — видный белорусский писатель, автор многих сборников повестей и рассказов, заслуженно пользующихся большой любовью советских читателей. Его произведения издавались на русском языке, на языках народов СССР и за рубежом.В сборник «Повести» включены лучшие из произведений, написанных автором в разные годы: «Сиротский хлеб», «В с емье», «В Заболотье светает», «На Быстрянке», «Смятение», «Нижние Байдуны».Художественно ярко, с большой любовью к людям рассказывает автор о прошлом и настоящем белорусского народа, о самоотверженной борьбе коммунистов-подпольщиков Западной Белоруссии в буржуазной Польше, о немеркнущих подвигах белорусских партизан в годы Великой Отечественной войны, о восстановлении разрушенного хозяйства Белоруссии в послевоенные годы.

Читать Сиротский хлеб (Брыль) полностью



1

Как-то спросили маленького свинопаса: «Парень, а сколько штук в твоем стаде?»

«Сколько? Да семь семерей, семь старых свиней, свинка, свинок — свинкин браток и одно поросятко».

Попробуй сосчитай-ка! Столько же, верно, сколько бывает у ребят, когда они гонят свою животину с пастьбы в деревню, покрикивая: «Эй вы, белые, черные, рябые!..»

У Даника было их три: свинка, свинок — свинкин браток и одно поросятко. Свинья Рябая очень любила, когда ее почесывали, — даже глаза, бывало, зажмурит. Кабан Белый, когда Даник, как все мальчишки, садился на него верхом и поддавал пятками под бока, только хрюкал и встряхивал лопухами ушей. Зато корявый, худой боровок Свиной Батька очень уж скор был на шкоду, покуда не привязали ему на шею «бурдёлок» — рогульку, которая барабанила по ногам.

Но со свиньями еще полбеды — хуже приходилось кое с кем из товарищей.

У Даника, как и у каждого из ребят, была кличка, да не одна: то Сивый, то Гусак, то Манька… Сивым его прозвали за волосы, совсем белые, особенно летом, когда они выгорят на солнце. Гусаком — потому что когда-то, еще в позапрошлом году, на него нагнал страху старый соседский гусак. Манькой у них в деревне называлась, на польский лад, левая рука, а Даник решил почему-то стать левшой и всем грозил: «Вот как дам тебе манькой!» На кличку можно было ответить тоже кличкой, а не то и подраться. Впрочем, не все клички и приживаются. Из трех первых, с которыми Даник вступил в жизнь, к мальчику прочнее всех пристала одна — Сивый, и он за нее почти не сердился. Была, однако, еще четвертая кличка — Нищий… Так называли его Полуяновы мальчишки Шурка и Павел. И сам старый Полуян не раз кричал через забор Даниковой матери:

«Нищая! За то, что у меня сейчас в одном кармане, я могу купить тебя вместе с твоим паршивым хозяйством!..»

У Полуяна — много поля и батрак, а у Зоси, мамы Даника, даже лошади своей не было. К тому же еще Зося вдова, а Марко Полуян начальник над всей Голынкой — солтыс, сельский староста.

«Не связывайся ты с ними, ну их, — говорила Зося сыну. — Не тронь, у них отец».

Даник был сирота. Отца его убили на войне с польскими панами в двадцатом году. Мальчик еще мало понимал, кто такие паны и почему его батя не хотел пустить их сюда, в Западную Белоруссию. Даник знал одно: батя был очень веселый и добрый. Как сквозь сон вспоминается: в серой шинели, с красной звездочкой на шапке, он щекотал его усами и смеялся, подбрасывая Даника под потолок. Мама говорит, что отец, когда наша армия гнала панов на запад, только «воды напиться» забежал. Ушел, а назад не вернулся. Не вернулся домой и батин брат, дядя Петрусь. Но он живой — где-то за границей, в Советском Союзе. Есть у Даника и еще дядька, мамин старший брат, да он в соседней деревне, в Микуличах. Ему не пожалуешься каждый раз — надо защищаться самому.