Тихий всплеск — весло мягко выскользнуло из воды. Лиля смотрела на блестящие капли на черном влажном дереве. Какое-то время лодка плыла без помощи весел, угадывая желаемое направление. Издалека доносились песни гондольеров. Вскоре они завернули в переулок, где город уже почти не издавал звуков. Закат скользил по окнам домов, солнце уже окунулось в море, весла в избытке черпали его. Но несмотря на то, что солнце плескалось, отражаясь, затапливало темную воду, несмотря на то, что она, казалось бы, поглотила столько тепла, — отдавала только сырость, холодом тянуло со дна лодки. Город осторожно вечерел...
— Куда теперь, синьорина?
— Остановитесь здесь.
Лодка мягко коснулась угла дома и слегка развернулась в сторону. Часы на Сан-Марко пробили шесть. Их звон был слышен и здесь, хотя они находились достаточно далеко от центра. Лиля намеренно избегала шумной, затопленной туристами площади. Она выходила туда ночью, когда толпы туристов увозили катера-такси и гондолы. Бесконечно щелкающие фотоаппаратами японцы, похожие друг на друга и оловянных солдатиков, грустные маленькие китайцы, одетые в неизменные шорты и кепки европейцы, толстые галдящие американцы. Они растаскивали этот город по частям, оставляли на его древних стенах отпечатки жадных взглядов — чужое удивление красоте и гармонии, которой уже почти не существует в мире. Их было слишком много, они заполняли собой узенькие улочки и мостики, вываливались из гондол, город обессиленно глотал новые и новые порции туристов, пытаясь более равномерно разместить их — пустить в плавание по своим артериям. Но они упорно концентрировались у сердца — Дворец дожей, Сан-Марко. Неизменные пакетики с кормом для ошалевших от количества людей и еды голубей, которые поведали уже, очевидно, всем птицам мира, что здесь обычно творится. Это была не ее Венеция.
Взяв лодку, она старательно избегала Гранд канала и плыла, несмотря на недоумение, а иногда и протесты гондольеров, далеко-далеко по узеньким каналам, заглядывая в окна домов. Иногда солнце золотило только их крыши. В глубине, в образовавшемся колодце, царила чарующая тишина. Лодка останавливалась, медленно вращаясь на месте. Лиля куталась в плед, сжимая путеводитель в руке. Гондольер не спорил с синьориной, не пел и не докучал рассказами стандартных историй. Он ждал. Она медленно пила этот город, и он, как хороший коньяк, разливался по ее телу, оставляя приятное тепло, отпуская тиски сковавшего тело обруча забот, тревог, беспричинной или обоснованной тоски и неудовлетворенности. Он входил в нее, заставляя учащенно биться сердце, нежил, как руки умелого мужчины, обволакивал своим теплом, и она охотно растворялась в нем, отдавалась ему. Городу. Мужчине. Ему.
