Остия Лидо

— Не пизди ты, блядь! Откуда у тебя, на xyй мандавошки?! — Он сильно пихнул ее в грудь, и сиденье само подалось назад, со скрипом и рывками. — Были бы мы в Киеве, я б тебя по печени треснул, все дела…

Это был нормальный его стиль. Привычный. Правильно он сказал — так в Киеве он с бабами всегда и разбирался. А тут — какой-то Рим, на хуй, эмиграция…

Машину он остановил на обочине узкой дороги. На ответвлении от основной, ведущей из Остии в Рим. По ней как раз можно было доехать до места, где месяц назад убили Пазолини. Там еще не устроили мусорную свалку, так что невозможно будет памятника различить — неизвестного автора памятника, сливающегося с решеткой заброшенного футбольного поля, да и изображающего непонятно что: птицу взлетающую? — но уже место было довольно гаденьким. Вся Остия была мерзкой, потому что в Остию надо было ехать, чтобы идти на Почтовую площадь и искать квартиру. Комнату в квартире. Спрашивать — есть ли комната? Общаться. Что поперек горла стояло — общаться с теми, с кем не хотелось: несчастными и бедными, беспомощными и потерянными. Эмигрантами из СССР.

Этот тип киевский ей как раз и нашел комнату. Ничего такая комната, в небольшой квартире. Там жили всего две тетки, так что коллектив для общения получился небольшим. Этот киевский — его называли маклером — никаких денег с нее не взял. Видимо, предполагая расплату натурой. Ну вот он и хотел ее трахнуть в машине, по дороге в Рим, куда она попросила подвезти, когда он пришел через день после ее переезда, «проведать», как он сказал, заглянув в ванную, где она красила ресницы. А про мандавошки она не соврала, чтобы отвязаться. Действительно, эти животные бегали где-то у нее по телу. Между ног, видимо. Она их так никогда и не увидела. Ей об этом сообщил тип, с которым она прожила неделю. Кто кого заразил, они так и не выяснили. Тот тип тоже с кем-то спал, помимо нее, как и она. Они все с кем-то спали, трахались, будто наверстывая упущенное. Делать в Риме без денег было нечего. Ходить без конца по античным развалинам было тошно, и все шли на «Последнее танго в Париже», на дешевую порнуху и искали партнеров. Некоторые не искали, а брали: по старой советской привычке фарцы.

Вообще их оказалось довольно много в эмиграции — этих клевых мальчиков, чуваков в прикидах, болтавшихся по Невскому или улице Горького, стоявших у Думы или у Долгорукова, у «Арагви». Она не то что бы их действительно узнавала, но точно знала, что они оттуда. Из центра. По их жаргону — батник, шузня, шопать; по прическам, сохранившимся еще со стрижечек, сделанных Женечкой Орловым в «Чародейке»… Эти типы в прикидах, отличавшиеся на Родине прикидом, были, наверное, самыми несчастными в эмиграции. Здесь любой фима мог приобрести прикид за копейки на барахолке. Какой угодно, на выбор. Не как на Родине, когда звонили и предлагали шузню с разговорами за два кола и фини. А если долго думал, то шузня уезжала — так и говорили: «Шузы уехали, чувак, ты долго медитировал». Поставь этого фиму в барахольном прикиде на Невский — и любая лялька была бы его. Для фарцы, правда, ляльки на Родине служили приманкой для фирмы. Лялек сажали за столы «AСТОрии» и «Европейской», ими украшали бары в «Советской» и «Ленинграде». Поддатые итальяхи, бундеса, штатники или на худой случай финны клевали на лялек, клевых мочалок. Лялькам утром, может быть, покупали колготки или тени для глаз. В «Березке». Фарца покупала у фирмы валюту… В неудачные вечера, когда фирма не клеилась, лялек везли трахаться на хату хором. Когда те ломались, им давали по печени. Правильно все киевлянин сказал…