"…СЛЕДОВАТЕЛЬНО, СУЩЕСТВУЮ"
Три часа ночи. Не спится.
А надо бы заснуть,
чтобы завтра рука не дрожала.
М. Ю. Лермонтов
“Я мыслю – следовательно, существую”.
Дайте, дайте мне взглянуть в глаза идиоту, который это придумал!!!
Ибо последние несколько дней именно способность мыслить отравляет мне существование. Любая мысль заставляет губы кривиться, желудок сжиматься, будто в ожидании оборотного зелья или костероста, а мышцы и суставы каменеть в предчувствии боли – ноющей, сопровождающей вытягивание или перекручивание. Наверное, так бывает при трансформации…
Ведь так, Люпин?
Любая мысль в последние несколько дней так или иначе возвращает меня к основному вопросу моей личной философии:
— Что я здесь делаю?!
… Проверяю эссе третьекурсников. Готовлюсь к завтрашним занятиям. То есть уже к сегодняшним. Пишу планы уроков. Идиотское занятие: я могу давать уроки на вдохновении, на импровизации с закрытыми глазами… но…
Оказывается, есть еще такая штука, как проверки. Оборотная сторона преподавательской работы. А проверяют преимущественно конспекты. Не важно, как реализовано – важно, как запланировано. Это мне еще Слагхорн объяснил.
А еще отчетность за компоненты. И ежегодные инвентаризации. Директор показал мне списки для сверки и образцы для заявок, я лазал по шкафам и проверял наличие безоаровых камней, шкурок бумсланга, сушеных тараканов, змеиных зубов, крысиных хвостов, и крокодильих сердец. Между прочим, часть студентов уже уверилась, что в Хогвартсе и окрестностях на самом деле только одно НАСТОЯЩЕЕ крокодилье сердце – угадайте, где оно, по их мнению, находится?.. Еще до исхода сентября в этом будут уверены они все – или я не Северус Снейп! Кстати, шкурки на исходе. Не забыть подать заявку.
По–моему, для всего этого мне положен лаборант.
Я спросил. Для порядка. Мне сказали, что всем положен. Но ни у кого нет. А вот неправда, что ни у кого: что в таком случае Хагрид у Кеттлберна делает? Хотя… вряд ли он облегчает профессору жизнь. Скорее, наоборот.
А для порядка… если честно, я бы к своим шкафам ни Хагрида и вообще ни одного лаборанта на пушечный выстрел не подпустил бы.
Впрочем, если бы я хоть что‑то решал, меня бы здесь не было.
Как резко переменилась жизнь. Кто бы мог подумать: я – профессор!
И все же есть вещи, которые не меняются.
Потому что я как был, так и остался – жертвой. Всегда – жертва.
Жертва материнской мягкосердечности и страха остаться одиночкой.
Жертва случайности, подсунувшей мне в отцы магловское ничтожество.
Жертва формы – далеко не блестящей формы – в которую упаковано (не будем скромничать!) отнюдь не стандартное содержание.
