Моему небожителю плохо, он ничего не ест,
Гулко рычит, как далекий надтучный гром.
От одного взгляда его ребятня прекращает визг.
Стою на пороге, и нет меня, и все же как будто есть.
Я к нему с добром, но ему до тьмы я и мое добро.
До уличных фонарей все мои «Держись».
В такие моменты жалею до колик, что я не пес,
Не лохматый бобик из списков безродных гончих.
Я даже не знаю, любит ли он собак.
Поцокав когтями по полу, ткнуть ему в руку нос,
Пусть он мне скажет: «Знаешь, мне плохо. Очень».
Пусть комкает шерсть, сжимает лохматость лап.
Какой с меня спрос? Почешите меня за ухом,
Вместо за плинтусом похорон и другой возни.
Не наделен интеллектом, а значит, не наврежу,
Если только чуть-чуть. Небожитель смеется сухо,
И кажется, небо и ветер смеются с ним,
Так, что по коже каскадом струится жуть.
На горечи этого смеха можно замешивать тесто,
Можно травиться им, если понять, в чем суть.
Чувство юмора шутников вне добра и зла.
Не знаю, всерьез это или нет, или это какой-то тест.
Подхожу незаметно, как пристав с повесткой в суд,
Рассыпаясь на слезы под эхо его баллад…
