…Есть закон рождения подобных людей. Он гласит, что луч, гребни волн которого отмечены годом рождения великих людей с одинаковой судьбой, совершает одно свое колебание в 365 лет (…).
Таким образом меняется и наше отношение к смерти: мы стоим у порога мира, когда будем знать день и час, когда мы родимся вновь, смотреть на смерть как на временное купание в волнах небытия.
В.Хлебников
Выход – жизнь, вход – смерть.
В жизнь идут трое из десяти.
В смерть идут трое из десяти.
Людей, живущих в движении к месту смерти – также трое из десяти.
Дао де Цзин
Туманно и тускло. С кофейным оттенком, как будто люди двигаются, живут в реальности старых фотографий. И оттенок этот возник то ли от кофейно-грязного талого снега, то ли от прорывающихся рассеянных лучей предвечернего солнца. Улица узкая и длинная, как колодец, сквозь нее спешат машины. Заметив фигуру на тротуаре, шофер белого "пирожка" мысленно потирает руки: "Ну этого я сейчас обдам" – и направляет машину на лужу так, чтобы из-под колеса вырвался веер грязных брызг. Шофер долговязый, бледное лицо в оспинах. Кабину украшает пушистая киска над пассажирским сиденьем – разворот из журнала "Юный натуралист". За стенкой, в кузове – бастурма, сервелат.
"Москвич" с колбасной начинкой удаляется, брызги все же не долетают до цели. Впрочем, Валера их не замечает: его взгляд обрезан наброшенным на голову капюшоном. Занятия окончены, он возвращается домой. Из-под густых бровей добродушно смотрят серо-зеленые глаза. Он спокоен. Лицо его хранит едва уловимую улыбку.
Воздух холодным потоком заливает ноздри, подо лбом – пьянящая пустота, звуки улицы ускользают. Валера вспоминает.
Чи, пленный воин, обреченный в жертву:
Красным льдом слиты веки, мутные тени скользят за ними. Дрожью разрываю их – глаза затопило солнце.
Веют высокие пенные перья в причудливом уборе, горят звонкие золотые браслеты, в левой руке халач-виник держит жезл изогнувшейся змеи, набедренная повязка шкуры ягуара, передник украшен нефритовыми пластинами; халач-виник – надменный клюв войны, сандалии попирают царскую циновку. Вокруг смуглые, с глазами раскосыми воины, люд, музыканты – все, кто пришел увидеть приношение жертвы.
Пирамида, сумрачная, как магия власти. Бесстрастные жрецы выводят обреченного. Лик помертвелый. Еще не мой черед. Раздели, выкрасили в небесный цвет. Начинается долгое восхождение по устремленным ступеням пирамиды ближе к глубоко-синему своду неба…
В джунглях – гиганты, покрытые
иероглифами, – глыбы времени.
Жрецы сжали и вместили века в камень.
Каждая эпоха, истекая,
