Начинаю свой путь.
Иду медленно, потому что незачем бежать. Медленно, потому что не хочу бежать. Все просчитано, и время тоже согласовано с моими шагами. Точно знаю — мне достаточно восьми минут. На руке у меня дешевые часы, в кармане куртки — некий тяжелый предмет. Куртка зеленая, полотняная, над карманом, слева на груди, когда-то имелась нашивка с именем и званием. Она принадлежала человеку, воспоминания которого стерты, словно хранились в слабеющей старческой памяти. На ткани остался лишь легкий след — тонкая светлая полоска, пережившая тысячи стирок после того, как кто-то
кто?
почему?
сорвал нашивку и превратил имя сначала в могилу, а потом в ничто.
Теперь это просто куртка, и все.
Моя куртка.
Стану надевать ее всякий раз, решил я, отправляясь на свою короткую восьмиминутную прогулку. Шаги мои заглушит шум миллионов других ног, движущихся каждый день в этом городе. Минуты затеряются, как шутка времени, словно мерцающие бесцветные звезды или снежные хлопья на гребне горы — только они и умеют отличаться от всего прочего.
Мне следует идти спокойным шагом ровно восемь минут — тогда я уверен, что радиосигнал прозвучит достаточно громко и совершит свое дело.
Я читал где-то, что если солнце внезапно погаснет, его свет будет освещать землю еще восемь минут, прежде чем все погрузится во мрак и прощальный холод.
Неожиданно вспоминаю об этом и не могу не рассмеяться. Стою на тротуаре в Нью-Йорке среди оживленной толпы и потока машин, задрав голову и открыв рот, смотрю в небо, словно обнаружил там спутник, и смеюсь. Люди, что проходят мимо, видят во мне странного типа — встал на углу и хохочет как сумасшедший.
Кто-то, наверное, думает, будто я и в самом деле сошел с ума.
А кто-то останавливается и начинает смеяться вместе со мной, но потом вдруг соображает, что не знает, почему смеется. Мне же до слез смешна неимоверная издевательская низость судьбы. Одни люди живут, чтобы мыслить, у других оказалась лишь одна цель — выжить.
А иным предстоит умереть.
Беспрестанная тревога, задыхающееся, натужное хрипение и знак вопроса, который нужно нести на себе, подобно тяжелому кресту, потому что восхождение — это болезнь, которая не излечивается. Никто не нашел спасения от нее, просто потому что спасения нет.
У меня же простое предложение: восемь минут.
Вокруг множество озабоченных, занятых, к чему-то стремящихся людей, но никому из них не ведомо, в какой именно момент начнется отсчет этих восьми минут.
Мне же он известен.
Я нередко держу в руках солнце и могу погасить его, когда вздумаю. Подхожу к дому, куда ведут меня мои шаги и часы — это здесь, — опускаю руку в карман и нахожу небольшой твердый, давно знакомый предмет.