В пятницу на холме возле старой плотины появилась овечка.
Захар Климентьевич не поверил своим глазам. Вытащил из засмоленного временем буфета армейский бинокль и, отдернув пестренькую занавеску в галерейке, внимательно рассмотрел через окуляры холм, опушку у смешанного бора, за которым пряталась полуразрушенная деревянная плотина и животное возле ограды.
Овечка стояла на зеленом холме белая, пухленькая, словно горка сахара или снежный стожок не ко времени – ведь до зимы-то еще куда как далеко.
Утопая по колено в зарослях лебеды, полыни и пижмы, скотинка беззаботно покачивала головенкой и ощипывала сочные зеленые травинки. Толстый куцый хвостик подрагивал, омахивая гузку овечки от налетевшей мошкары.
Было всего десять часов утра, а знойное марево уже заливало холм. Березы и осины в бору поникли листвой, изнемогая от духоты, тени уползли и попрятались за стволами, опасаясь окончательно раствориться в молочном кипении дня.
Только крохотные мотыльки неутомимо носились в воздухе голубыми лентами, да овечка, разморенная солнцем, меланхолично жевала на лугу, не имея сил и ногами переступить по такой жаре.
- Экая беляночка! – сказал Захар Климентьевич, кряхтя и потирая старческую голую руку с голубоватыми прожилками. Рука затекла, устав удерживать на весу тяжелый бинокль.
– И какой же это она, интересно, породы? Видать по всему - дорогушшая. Каракуль. Или как там ее, цигейская? Надо бы спросить у соседа. Вот ведь молодчик. Шустряк! Хоть сам-то из города, а скотину завёл, не поленился.
Одобрительно бормоча и вздыхая, Захар Климентьевич свалил свою оптику обратно в ящик буфета, вышел в сени, стащил со стены тяжеленный змеистый шланг и поволок его в сторону огорода: день обещал быть жарким, и все требовало полива – и картошка, и рассада капусты, и помидоры с огурцами, хилые, затравленные бурьяном, выглядывающие со своих грядок как матросы затонувшего корабля.
- Поить скотину пойдет – спрошу про породу, - решил старик и занялся хозяйством. Дел было много.
Поливать, полоть, прореживать, подкормить кусты смородины, сгоношить пожрать на скорую руку, смазать поцарапанный каким-то гвоздем локоть, запарить и швырнуть курам горсть-другую зерна из мешка в кладовке, подпереть заваленную набок полуживую кадушку в курятнике, выкинуть дохлых мышей и снарядить заново, достать с чердака дратву на подвязку помидорных кустов, заготовить колышки, подтянуть прохудившийся кран на кухне, вырезать стельку для калоши – прежняя вся истерлась…
Опомнился только к вечеру, когда сел повечерять за колченогим столом, накрытым жесткой, вздыбленной и режущей на сгибах клеенкой, с которой рисунок и цвет слизало время.
