Часть первая
НИЧЬЯ ДЕВУШКА
Куда иду? И сам не знаю.
Не все ль равно, куда идти.
А. А. Милн
Нэнси Кинсед
Скверный выдался день. Нэнси поняла это еще раньше, чем начались неприятности.
Прежде всего, она отвратительно себя чувствовала. Слабая, размякшая, словно только что после гриппа. Поезд, покачиваясь, громыхал по подземке, и в голове Нэн тоже что-то покачивалось и колыхалось в такт поезду. Час пик. Понедельник, 8.45. Ни одного свободного сиденья. Пассажиры, плотно притиснутые друг к другу, налегают изнутри на двери. Где-то в самой середке сдавлена Нэн. Стиснула покрепче сумку под мышкой, свободной рукой ухватилась за металлический поручень. Серые плечи, черные лица, напомаженные рты — все слишком близко, вплотную. Человеческие запахи, пронзительно-свежий одеколон, разнообразные духи, шампунь, и пот, и приторно-сладкий дезодорант. Запахи перемешивались в ноздрях, затуманивали мысли. Вагон мотало из стороны в сторону. Чужие тела напирали со всех сторон.
«Ох, — вздыхала Нэн, — то ли еще будет».
Станция Принс-стрит. Длинные желтоватые стены. Двери раздвинулись. Толпа, поджидавшая на платформе, врезалась в толпу в электричке. Сквозь гул голосов Нэн различила слабый отзвук джаза и, вытянув голову, разглядела на станции оркестрик. Белый солист, раздувая щеки, играл на трубе.
Напомажена улыбка, подведенные глаза.
Оперенье райской птички…
«Я же знаю эту песенку, — вслушиваясь в мотив, подумала Нэн. — Папа порой напевает ее».
Она не сразу смогла припомнить название. Потом ее наконец осенило: труба старательно выводила мелодию песни «Ничья девушка».
Верно, все кажется скверным,
Потому что теперь ты ничья…
Двери захлопнулись. Поезд толчком рванулся вперед. Музыка оставила в сердце Нэн печаль, сродни ностальгии. Она на мгновение ощутила себя пленником, заприметившим лучик света из узкого окна темницы. Поезд помчался дальше, людские тела вновь навалились на нее — Нэн прикрыла глаза. «Господи! — без особой надежды взмолилась она, — Господи, сделай сегодня выходной. Сейчас я проснусь, потягиваясь, и окажется, что нынче суббота. О’кей? Послушай, ты, придурок, Господи, сделай по-моему. Ты же все можешь. Ты же такой умный. Раз-два-три, открываю!»
Она распахнула ресницы. Уж этот мне Бог! Спросить бы с него как следует, если хотите знать мое мнение.
Высунув язык, Нэн издала рвотное мычание. За грохотом поезда никто ничего не расслышал.
Прислонившись к металлическому поручню, Нэн вновь принялась мечтать о выходных. Всего пять дней. Наступит вечер пятницы. Поедем с Морой в Гринвич-Вилледж. Нацепим какие-нибудь отрепья. Тугие черные джинсы, облегающая футболка, тоже черная. Посидим в баре, например, у Лансера. Кофе-эспрессо, можно ведь притвориться, будто тебе нравится. Притвориться, что ты вовсе не засиделась в девках. Притвориться, будто ждешь своего парня. А то и вправду повстречать парня. Кто знает? Какой-нибудь полубогемный обитатель Гринвича, поэт или кто-нибудь в этом роде, усядется рядом за стойкой бара. Длинноволосый поэт с изможденным лицом, в обвисшем, слишком широком для него свитере.
