Тогда Лавров как-то не придал особого значения этим словам, но сейчас он, кажется, начал понимать ошибку старшего товарища. Прокурор сидел в кабинете и решал текущие вопросы, а работники прокуратуры выполняли его поручения, причем были и такие, которые не чувствовали своей, личной ответственности за порученное дело, — видимо, Прохоров просто не спрашивал с них этого. «Конечно, вовсе не все здесь плохо, есть и хорошее, — размышлял Юрий Никифорович. — Но кое-что придется постепенно непременно ломать…»
И, взвесив все, что ему удалось для себя уяснить за столь короткий срок, Лавров решил в первую очередь внимательно изучить характер жалоб. Именно они помогут понять состояние законности, и, с другой стороны, — нужды, требования, запросы людей.
Количество жалоб, как показал анализ, из месяца в месяц не уменьшалось. И большинство из них говорило о нарушении трудового законодательства, устава сельскохозяйственной артели, об ущемлении жилищных прав граждан. Многие жалобы казались вполне обоснованными. «Надо определить, с каких предприятий поступает наибольшее количество жалоб», — решил Юрий Никифорович и пригласил к себе Корзинкину.
Эта женщина, еще молодая, лет тридцати с лишним, всегда подтянутая, с хорошим умным лицом, сразу понравилась Лаврову. В ней чувствовались деловитость, стремление к самостоятельности анализа и выводов, живой интерес к своей профессии. Иной раз, правда, Юрию Никифоровичу казалось, что Александра Мироновна излишне самоуверенна, и даже тогда, когда ей следовало бы посоветоваться с более опытными прокурорами, не делает этого, ищет своего решения. Но Лавров не считал нужным говорить с ней на эту тему, решив, что при случае она сама на деле убедится в этом своем недостатке.
Корзинкина вошла в кабинет. Южное солнце ярко светило в широкое окно, и женщина, как под прожектором, оказалась в ярком снопе лучей. Отчетливей, чем обычно, сверкнула седая прядь в темных гладких волосах — «военный трофей», как, шутя, говорила Александра Мироновна, когда ее спрашивали о причине столь ранней седины.
Действительно, буквально через несколько недель после окончания десятилетки Шура Корзинкина добровольно ушла на фронт. Домой она вернулась в сентябре сорок пятого года повзрослевшей, возмужавшей, двадцатитрехлетней девушкой в солдатской гимнастерке, в повидавших виды солдатских сапогах и в выцветшей солдатской пилотке, оставлявшей открытый высокий лоб с первыми тонкими морщинками да седину, особенно заметную потому, что лицо Саши было опалено южным солнцем.
Александра Мироновна подошла к столу Лаврова, села и выжидающе заглянула в озабоченные серые глаза начальника.