Обед в доме большухи был выше всяких похвал, готовили у них весьма и весьма, кстати, мясо на столе тоже имелось. Такое светлое, мягкое и жирное, очень похожее на свинину. За обедом мы вели неспешные разговоры, в ходе которых меня просвечивали рентгеном и буквально высасывали информацию. Когда речь зашла про мертвый замок, все присутствовавшие – а к вечеру в дом набилась целая куча закончившего работу народу – дружно сделали интересный знак, видимо отвращающий зло. Я поделился сведениями о текущем состоянии Печати, рассказал в лицах, как долго и трудно обходил ее по краю гор, про шупыра говорить не стал, а то, чего доброго, объявят каким-нибудь зараженным-проклятым, да и на вилы поднимут.
Никогда не думал, что можно действительно смозолить язык, но, похоже, именно это и произошло – уж больно неохотно он ворочался во рту к тому времени, как большуха заметила клюющего носом гостя, быстренько разогнала требовавший продолжения банкета народ и отправила меня спать. Уже лежа в постели, я привычно сосредоточился и начал прогон событий этого долгого дня. Закончив анализ, еще некоторое время катал на языке неутешительный вывод о том, что все-таки вызвал у старших женщин какие-то подозрения на свой счет. Характерные, хоть и тщательно спрятанные выражения глаз, стоявшие перед внутренним взором, периодические переглядывания и хитро построенные косвенные вопросы ясно свидетельствовали об этом.
После обеда, плавно перетекшего в ужин, пришлось еще давать концерт, потому как истосковавшийся по новью народ ничего не требовал, но та-ак смотрел… В общем, снова по селению шло эхо от раскатов хохота, перемежаемого истерическими всхлипываниями. Немудрящие шутки оказывали такое действие, будто я всех зрителей предварительно накурил и надышал веселящим газом. Еще в замке Дарзин научила меня паре распространенных песен, их пели все вместе, вышло замечательно – густые мужские басы и баритоны красиво оттенялись молодыми женскими сопрано и единственным великолепным контральто Билары. Ей-же-ей, будь ей лет хотя бы на пять поменьше – обязательно пробрался бы ночью в чей-то домик.
В благодарность мне надарили всяких кожаных изделий – видимо, основной статьи дохода селения. Ножны, как влитые, подходящие к моему повседневному ножу, перчатки тонкой выделки, носовой платок из тончайшей замши – никогда не думал, что такое возможно, витой браслетик-феньку – это от молодой девицы лет двенадцати, очевидно впечатленной второй, лирической, песней. Еще подарили сыромятную веревку-шнурок, тонкую и прочную, плетенную косицей, но больше всех поразила Билара. Уже вечером, когда народ почти разошелся, она, не особенно скрываясь, но и без лишней помпы передала мне свернутые кольцом парные кнуты. Не из самых больших, метра два с половиной длиной, очень функциональные и качественно сплетенные.