– Ты изменился. – Она первой нарушила тишину. Коснулась пальцами моего лица, провела, как это делают слепые, и каждое прикосновение рождало в груди волну чего-то пугающего и неодолимого. – Этот шрам, это выражение глаз… Ты воевал?
– Да нет, так, при штабе отсиделся. – Слова с трудом срывались со ставшего вдруг шершавым языка, но я заставил себя произнести это легко и непринужденно и даже с легкой толикой стыда за эту как-бы-немужественность. Мария лишь грустно и понимающе улыбнулась:
– Вот и муж так же говорил… пока три звездочки однажды на спине не принес.
Я ощутил, что падаю в пропасть. Муж. Нет, конечно, умом я все понимал: не может такая женщина оставаться одна, просто – ну кто из нас властен над собою настолько? Должно быть, и дети есть – такие прелестные, кудрявые…
– Девочка. Прелестная такая, кудрявая…
Улыбнуться. Раздвинуть непослушные губы. Прямо сейчас. Говорят, телепатии не существует? Врут. Впрочем, какие могут быть барьеры от нее?
– А у меня сын. Хулиган-карапуз. А ты все такая же. – Я не вру ни капли, и она это видит. Прошедшие годы и рождение новой жизни придали ее красоте лишь законченную завершенность. Огромные тревожные глаза чуть светлеют.
– Ты что, до сих пор… – не договаривает, всматривается, кажется, в самую душу, а я вдруг замечаю, как медленно опускаются щиты и шипы в глубине этих бездонных карих озер. Мой голос похож на карканье ворона.
– Да.
И безумно больно и стыдно: ведь я женат – и жену свою тоже люблю, пусть совсем по-другому, но люблю, и связывает нас нечто гораздо большее, нежели годы за одной партой. Минуло время, и чертовски правы были древние, говоря, что нельзя войти в одни воды дважды. Есть барьеры, что не взорвать и не проломить, и есть узы, что не разорвать, пока стоит мир. Перед внутренним взором встает нежное лицо супруги, потом в нем неуловимо проступают черты Марии, потом каким-то образом оно превращается в лицо Дарзин и обратно… А затем вдруг все смывает водопадом бесшабашной горечи. «Пока стоит мир». Но этот мир – другой, и шансов на возвращение нет! Будто с гранитной статуи, с меня осыпается незримый прах, лезвие внезапной надежды рассекает огромный клубок запутанных, противоречивых чувств, обращая их в одно-единственное верное.
Нас швыряет друг к другу, и я крепко, до боли, сжимаю ее в объятиях и пью и пью, не в силах прерваться даже для вдоха, теплую нежность мягких губ Марии. К чему слова, когда один этот поцелуй заменил их все? Мы оба понимали все и все принимали – все, что было у каждого за спиной. Какая-то часть меня продолжала «сторожко оглядываться», пытаясь пробубнить что-то вроде: «платоническое запечатление в предпубертатном периоде на фоне эндорфинного всплеска и гормональной перестройки» и даже: «вероятная реализация варианта медовой ловушки», но я послал все к черту. К черту психоанализ, туда же осторожность – эти мгновения стоят всего мира! Того, что я сложу к ее ногам.