Так что по-настоящему первый Каннский состоялся только после войны, в сорок шестом. Так уж совпало, что в конкурсе было тоже сорок шесть фильмов из одиннадцати стран. Правила — в соответствии с политической ситуацией, когда нации наперебой хотели замиряться, — были демократичными: одиннадцать Гран-при, по одному фильму из каждой страны (от СССР приз достался «Великому перелому»).
С того года и отсчитывается история Канн. Со временем фестиваль стал самым «буржуазным» (только здесь на просмотры в главный Дворец не пускают без фрака!) и, соответственно, самым престижным у высокосветской публики.
Поэтому и трудно представить себе более нарядного и праздничного, и вместе с тем изысканного (бразильский карнавал тоже наряден и праздничен, но отнюдь не изыскан) места на свете, чем набережная Круазетт во время Каннского кинофестиваля.
Comme la terre est embrassee par I'ocean,
La vie terrestre est tout environnee de reve,
Et, a la nuit venue, de ses flots resonnants
L'element bat centre sa greve.
Плыло в вечереющем воздухе нежное глубокое сопрано. То есть Вася и Игорь не знали, что этот голос называется сопрано. Точно так же не знали они, о чем сопрано поет. Если бы они понимали по-французски, их офицерские души, вне всяких сомнений, были бы согреты песней о том, что вся наша жизнь объята снами — точно так же, как земля объята океанами и морями. Но это было и неважно.
Никаких знаний языков не требовалось, чтобы наслаждаться этим манящим пением, искусной подсветкой эстрады, над которой сплетались и расплетались, как змеи, удивительным образом изгибающиеся лучи. Наслаждаться плавными движениями певицы, дородной матроны в белоснежной мантии, которая, подобно сомнамбуле, брела по краю сцены с закрытыми глазами. Рискуя упасть в публику.
Наслаждаться самой этой разнаряженной кто во что горазд — кто в нереально дорогие костюмы, кто в футболки и шорты — публикой, которая дышала как единое существо. Как большая лазурная рыба-кит. И, конечно, удивительным воздухом — почти тропически прогретым, горячим, но вместе с тем впитавшим в себя божественную прохладу моря.
Друзья купили на набережной мороженого. Игорь — фисташково-мандаринового. Рогов, долго тыкаясь в витрину носом и перебрав десяток вариантов, один изысканнее другого, махнул рукой и взял два шарика шоколадного.
На входе в старый город они увидели человека в строгом черном костюме и с лицом, покрытым густым слоем мела. Или пудры. Короче, Пьеро. В руке он держал игрушечный пистолет. Чуть в стороне стоял стенд с кадром из какого-то гангстерского боевика.