Складывалось впечатление, что он жив и жив «неплохо».
Рядом с кроватью, в глубоком кресле, вытянув скрещенные ноги с неизменной папиросой в руке, сидел Вячеслав Рудольфович[3].
— Яков Григорьевич, я думаю, что вы достаточно отдохнули. Пора вставать. На сборы у вас только час. Самолет вылетает в 4 утра. Днем будете уже в Барселоне. Ваш объект — Хайме Рамон Меркадер дель Рио[4]. В Барселоне поставите задачу этому Рамону — убийство Лейбы[5]. Зная Ваши гипнотические способности, товарищ Сталин считает, что эта архиважная задача Вам по плечу. Под гипнозом нацелите объект на поиск и убийство Троцкого. Идея убить Льва Давидовича должна у него возникнуть после того, как он услышит кодовое слово. Это не должно произойти прямо сейчас. Пусть Старик еще поживет. Мы не выяснили все его контакты и здесь, и с американскими финансовыми кругами. Слово прошу выбрать такое, чтобы этот испанец не мог его услышать прежде, чем его произнесет наш человек. Детальный инструктаж и специальное оборудование получите в самолете и после операции вернете его тому же человеку, от которого его получили. Подчеркиваю — из рук в руки.
Менжинский замолчал, глубоко затянулся и торкнул папиросу в хрустальную пепельницу, окурки и пепел из которой были рассыпаны по всему журнальному столику.
Глава ОГПУ вышел и вернулся, когда уже Яков, умывшись, одевался в скромно-дорогую твидовую пару.
— Яков Григорьевич, разносолов не будет. Чай и бутерброды. Все уже готово. Покорнейше прошу, наденьте пальто, кушать будем на балконе.
Это могло прозвучать неожиданно, но Якову было не привыкать.
Когда они устроились на широком балконе, с которого хорошо просматривалась Арбатская площадь, Менжинский сам разлил из чайника крепко заваренный чай в хрустальные стаканы в подстаканниках. Пододвинул один Блюмкину.
— Где мы, Вячеслав Рудольфович? — Яков не мог справиться с голодом и жадно набросился на бутерброды с колбасой (во Внутренней тюрьме разносолов не полагалось).
— Там, где Вам будет трудно встретить знакомых, несмотря на то, что Вы в столице человек более чем заметный.
Блюмкин самодовольно усмехнулся, но ничего не ответил.
— Яков Георгиевич, покорнейше прошу отнестись к заданию со всей серьезностью.
Это его «покорнейше прошу» всегда напоминало Блюмкину, что его шеф из «бывших», — да и «Железный Феликс»[6] был благородных кровей, — почему-то пришло ему на ум. — Ох, напомнит Коба[7] тебе, Вячеслав Рудольфович, об этом когда-нибудь, — с сожалением подумал «расстрелянный».
Как будто подслушав его мысли, глава ОГПУ отхлебнул чаю и проговорил: