Прямо противно писать об этом. Я совершенно не переношу мерзких людишек, которые способны каждому встречному-поперечному выбалтывать семейные секреты.
Машина вдруг остановилась.
— А, черт! — воскликнул шофер.
— В чем дело? — спросил Галиуллин.
— Вот беда, — сказала я. — Может быть, поломка небольшая?
— Исправить-то исправлю, — сказал шофер озабоченно. — Только вы не стойте над душой.
И он поднял капот машины.
— Пойдемте, — позвал Галиуллин. — Ибрай очень норовист. Терпеть не может, когда его торопят.
И пошел в лес, в сторону от дороги.
— Как готов будешь, посигналь! — бросил Галиуллин шоферу.
Я осталась в машине. Сидела и ждала. Шофер терпеливо возился с мотором. Мне надоело ждать. Я вышла и решила немножко пройтись. Вдруг за деревьями показался Галиуллин. Подошел ко мне.
— Любит, не любит! Любит, не любит! — гадал он, обрывая лепестки ромашки.
Заговорил о любви, о женщинах.
— Ах, как хорошо дышится в лесу! — то и дело повторял он, разводя руки в стороны, поднимая их вверх. — Ах, как хорошо! Дышите! Дышите! Я хочу смотреть на вас, видеть вас.
Он внезапно обнял меня и попытался поцеловать.
— Прочь! — крикнула я и изо всей силы оттолкнула его.
Но это не остановило Галиуллина. То ли он думал, что я шучу, то ли ему не хотелось отступать. Он снова приблизился ко мне.
— Ого! Да вы сильная! — смеялся он. — А ну, кто кого? — и, внезапно шагнув вперед, он снова обнял меня.
— Подлец! — громко крикнула я и, плюнув ему в лицо, побежала к машине.
— Простите, — догнав меня, шептал Галиуллин. — Я не знал…, я думал…, я хотел…
— Негодяй! — сказала я. — Неужели вы не видите, что вы противны мне! Неужели вы не видели, что вас оттолкнули с самого начала!
— Я думал, вы шутите. Женщины никогда не говорят «да». «Зачем, к чему, что вы!» — твердят они и, между тем, сами льнут к тебе. А вы не такая. Давайте забудем все, — просил он.
Мотор был «починен». Я села рядом с шофером, и машина тронулась.
Вскоре после этого случая Галиуллин покинул наш Адрас. Оказалось, что он был замешан в какое-то грязное дело. Кончилось это исключением его из партии, а впоследствии и арестом.
Со снятием Галиуллина в районе стало легче работать. В амбарах появился хлеб. В домах — изобилие. Колхозы заметно улучшили работу. Галиуллин, оказывается, был не только донжуаном…
Искэндер!
Письма свои я пишу урывками, в свободные минуты. Поэтому не удивляйся, если найдешь их беспорядочными. Начала я их давно, а конца все не видно. Сама чувствую, что ежеминутно перебиваю себя. Вот недавно писала о детях, а потом упомянула о Галиуллине.
Порой я ругаю себя, зачем пишу. Захочешь ли ты читать эти письма? Но я и не думаю о том, прочтешь ли ты их или нет. Столько во мне наболело, столько мною пережито, что уж право говорить-то я заслужила вполне.