Это был ты.
Я не ответила тебе. Я смотрела в твои глаза, и у меня не было сил говорить.
И навсегда запомнилось мне, как я, не отрываясь, смотрела на тебя, как чувствовала, что краска заливает все мое лицо, как от сознания этого я еще больше краснею…
Ты был так близко… Желание убежать охватило меня. От счастья, от радости хотелось мне бежать… Но я боялась тронуться с места. Теперь смешно вспомнить. На левом чулке была дырка. Перед выходом на сцену я тщательно запрятала худую пятку в туфлю, а теперь предательская дырка вылезла наружу. Я ругала себя за то, что не успела заштопать ее, за неряшливость и боялась пошевельнуться, чтобы ты не заметил.
Ты улыбался.
После концерта были танцы. Ты пригласил меня на вальс.
— Галия, вы созданы для сцены! — говорил ты. — Вы не знаете себя, вы хотите погубить свой талант в анатомичке, в больнице. А я предсказываю вам блестящее будущее. Вы станете знаменитой певицей. Вас будет слушать вся страна!..
Ты много говорил тогда, Искэндер! Ты сказал:
— Я люблю ваши глаза, Галия! Я вижу в них себя…
Ты сказал, что готов быть моим другом и наставником в музыке. Ты предложил проводить меня, Искэндер.
Я с радостью пошла с тобой.
Нас провожало много взоров. Мне особенно запомнились черные глаза нашего студента Вэли Сафиуллина, о встрече с которым ты пишешь теперь в своем письме. Он любил меня. Правда, Сафиуллин об этом никогда не говорил, но его задумчивый вид, его робость при встречах со мной, его глаза, внимательный взгляд, которым он провожал меня, говорили яснее слов.
И знаешь, Искэндер, меня внутренне тянуло к нему. Тогда я не отдавала себе отчета в том, что же это — дружеское чувство или что-то иное, большее. Но теперь, когда столько лет прошло с тех пор, когда мы все стали зрелыми, знающими жизнь людьми, я почти верю в то, что Вэли Сафиуллин был для меня не только другом. Мне думается, что он, именно он, пробудил во мне первое чувство любви. Я тогда многого не понимала, но уже тогда с волнением следила за его взглядами. Помню, как иной раз нетерпеливо ждала я, что он подойдет ко мне и скажет что-то такое прекрасное… Но он не подходил. Меня охватывало чувство разочарования, пустоты. Мне казалось, что что-то прошло мимо меня. И я злилась, иной раз говорила, сама того не понимая, дерзости Вэли, смеялась и трунила над беднягой Вэли, хорошим, добрым Вэли. И тогда я внушала себе, что в этом умном и серьезном юноше, лучшем нашем студенте, нет ничего такого, что может привлечь внимание девушки, что нет в Вэли мужества, отваги, смелости. «Соня — вот кто он, — внушала я себе. — Таким он и останется медлительным, слабым».