Если она станет сопротивляться, возможно, он причинит ей боль даже большую, чем та, которой она опасалась. Лучше всего просто лежать трупом, не выказывая и тени страха и лишь презирая его.
Легче сказать, чем сделать. Дверь снова отворилась, и вошел Люк в сопровождении двоих мужчин. Один принес некое подобие комплекта одежды, другой, нагруженный несколькими блюдами с едой, удерживая под мышкой бутылку, старался сохранять равновесие.
Эйврил отвернулась от них и вздернула подбородок так, чтобы не видеть плотский голод в глазах вошедших. Она не единственная думала о событиях наступающего вечера.
— Идите сюда и поешьте. — Люк опустил ключ от двери в карман, когда его провожатые ушли. — Я нашел для вас одежду. Она вам, конечно, великовата, но зато чистая.
Он смотрел, как она подходит к столу в своей импровизированной юбке.
— Я разведу огонь, вы дрожите.
— Мне нисколько не холодно.
На самом же деле она продрогла, но не хотела допустить, чтобы все это превратилось в пародию на уютную семейную жизнь с потрескиванием огня в камине, столом с ужином, вином и свечами.
— А то я не вижу. Вам холодно, вы испуганы, и не пытайтесь лгать.
Он сказал это без тени сочувствия и сострадания в голосе. Возможно, знал, что добрые слова спровоцируют слезы, и не допускал этого. Он зажег свечу, затем, опустившись на колено, быстрыми точными движениями принялся разводить огонь.
Кто же он такой? Его произношение безупречно, руки, хотя и мозолистые, покрытые шрамами, чистые, более того, тщательно острижены ногти. Полчаса работы парикмахера, вечерний костюм — и все, он затеряется в любом светском обществе.
Хотя нет, там он привлечет взгляды женщин. Ее раздражало то, что она нашла его физически привлекательным, даже зная, как он намерен с ней поступить. Это было и унизительно, и непонятно. Она не находила оправданий этому. Надо же такому случиться — прельститься классически красивым мужским лицом и мужскими чарами. Ее ощущения были сродни женскому вожделению. «А вожделение — это грех», — сказала она себе.
— Ешьте. — Огонь вспыхнул, тени замелькали в углах, и в комнате тотчас стало теплее, интимнее. Именно этого она и опасалась. Люк налил вина и подвинул ей кубок. — И пейте. Сразу станет проще.
— Кому? — спросила Эйврил, и угол ее рта дернулся, что можно было принять за полуулыбку.
Однако она выпила и почувствовала разливающееся тепло, коварным образом расслабляющее ее. Внутренний голос подсказывал ей, что он того и добивался.
— Но кто вы? Что здесь делаете?
— Пишем дурные стихи, собираем на берегах всякую всячину.