». Мы в это не верили, хотя, конечно, видели и ощущали, что происходит что-то не то. Когда произошло ГКЧП, 19 августа 91-го, я восприняла эту новость с ощущением какой-то гордости, что отец пошел вопреки. Я не восприняла это, что «старые» политики пытаются удержать власть. Мне казалось наоборот, что они пытаются сохранить то, что у нас есть. Им не нужна была власть сама по себе.
- Шенин, насколько помнится, был единственным из всего ЦК, кто подписал телеграмму в обкомы партии, чтобы те поддержали ГКЧП.
- Да, он взял на себя такую ответственность.
- А когда он понял, что весь этот путч был горбачевско-ельцинской инсценировкой?
- Когда они полетели к Горбачёву в Форос. Он летал, Бакланов, Болдин. И когда они прилетели, то Горбачёв им сказал: «Ничего не знаю, ничего не ведаю». Я хорошо запомнила другой случай до этого, когда произошли события в Прибалтике, в январе 91-го, отцу позвонил Горбачев и стал кричать в трубку: «Олег! Нужно что-то срочно делать! Страна разваливается, надо сейчас же вводить чрезвычайное положение». Так вот в августе отец летел к Горбачёву в полной уверенности, что тот поддержит все эти меры. А когда тот на всю страну заявил, что «меня тут арестовали, мне отключили связь», хотя это всё было ложью на самом деле, тогда отец понял, что Горбачёв – предатель. Вообще этот человек был одним из самых жесточайших разочарований в жизни отца. Потому что когда Горбачёв только стал генсеком, отец им восхищался. Перестройка, гласность. Они же молодые все тогда были. Отцу только 50 лет исполнилось. Для политика - не возраст. Он вовсе не был тем ретроградом, каким его постоянно пытались представить.
- Перестройку он воспринял искренне?
- Да, конечно, он же понимал, что надо менять систему, и многое для этого делал в Красноярском крае. И Горбачёва тогда отец очень уважал. А я его терпеть не могла (смеется). Мама вспоминает, что когда Горбачёв приезжал в Красноярск, и они там фотографировались с Раисой Максимовной, ей потом это фото передали, она поставит его на полку – я убираю. Она меня спрашивала: «Что ты ее все время убираешь?». А я ей ответила: «Мама, тебе потом будет очень стыдно за то, что у тебя есть такая фотография». Мне было тогда пятнадцать лет, но видимо, что-то чувствовала, что можно ожидать от этих людей. Почему, не знаю, но было такое ощущение.
- А потом, когда отца перевели в Москву, что тогда?
- Всё было очень плохо. Когда он приезжал домой, мама говорит, что он был черней тучи, говорил: «Что эти люди делают?» Разваливалось всё буквально на глазах. И он постоянно был в очень таком, я бы сказала, взвинченном состоянии. Постоянно какие-то переговоры, долгие встречи…