— Я горжусь своим учителем.
Вначале это польстило Ивану Ивановичу, и он вдруг почувствовал, что как-то вырос надо всеми, и где-то в глубине души у него даже мелькнуло: «Вот вам и беспартийный». Но тут же ему стало нехорошо, и он, повернувшись к Альтману, задыхаясь, крикнул:
— Глупость! И не подламывайте мою радость: это сделали мы все. Да! Да! И главным образом Николай Степанович!
— Он всю зиму в госпитале. Удивляюсь я, Иван Иванович, как вы любите свои лавры раздавать другим.
— Лавры? Какие лавры? Знаете что, у вас есть гаденькая черточка — капать. Вы иногда капаете от полной души и не замечаете, что капаете яд. Да. Да. Яд. И ступайте, ступайте. Я пока не хочу с вами говорить. Ступайте.
Альтман, улыбаясь, уходя из кабинета, все-таки сказал:
— А лавры-то не отдавайте, учитель мой.
Но как только вышел Альтман, на душе Ивана Ивановича снова появилось что-то сладкое и липкое, как вишневый клей.
«А может, и правда, я дурак? Всю жизнь другим раздаю свои лавры. Ведь в самом деле, Николай Степанович почти совсем не прикасался к делам строительства… Впрочем, тут еще работал Лукин. Ну и что же? Этот же больше разговорчиками занимается! — Иван Иванович почувствовал, что он думает о Лукине неискренне. Верно, он не придавал особого значения работе Лукина. — Проживем и без них — пропагандистов: строительство требует дела, а не слов», — так он думал, но невольно во всем видел Лукина. Он этого не хотел признавать, как, например, больной, упрямо отрицающий значение медицины, принимающий лекарство и выздоравливающий именно от этого лекарства, однако продолжает твердить: «Медицина. Ну, чепуха какая: это мой сильный организм выгоняет болезнь». Так и Иван Иванович. Он видел, что Лукин, всегда в чистой рубашке-косоворотке, опрятный и собранный, особенно близок рабочим: они идут к нему, советуются с ним, ловят его на строительстве и, попросту обращаясь к нему, говорят: «Григорий Иванович». И вот этот Григорий Иванович так овладел рабочими, что, пожалуй, если он скажет им, что строительный корабль надо повернуть в такую-то сторону, они и повернут. «Однако корабль-то — это мы, строители, а он… Вот те черт… вот так Гриша», — невольно любуясь Лукиным, иногда думал Иван Иванович… и все-таки считал, что дело не в Лукине, а в них — строителях. А тут еще этот Альтман. Знает, на что капнуть: на раскаленную плиту бензин… и бензин вспыхнул.
— Ну, конечно, что все сделал я… моя работа, — гордо сказал Иван Иванович.
Но сердце снова заныло, и ему стало так нехорошо, что у него, как это бывает у стариков, веки сразу покраснели.