— Не привыкать: мы не Едренкины, — и Иван Кузьмич прислушался к тому, как в комнате вдруг застонала Елена Ильинишна.
2
Немцы, захватив Ярцево, прорвали фронт под Вязьмой. Ими же занят и Орел. Сообщение это принес Степан Яковлевич. Он вернулся с завода позже Ивана Кузьмича и нашел его дежурившим на крыше. Ночь была темная, ветреная. Иван Кузьмич сидел за трубой, ожидая сигнала тревоги. Поскрипывая молодым, только что выпавшим первым снегом, к нему подошел Степан Яковлевич и, присев, сказал:
— Ну как, Иван Кузьмич?
— Жду. Может, будет. А может, не будет. Ребятишки скучают.
— Что это?
— Да ведь они какие? Игру из беды устроили, спорт. Как только посыплются зажигалки, так они сломя голову да в драку за ними. А днем подсчитывают, кто сколько набрал, и хвастаются.
— Да-а, — протянул Степан Яковлевич, прячась от ветра за трубу. — Слыхал, весть какая? У Вязьмы прорвали. Орел заняли. Небольшой прыжок до Москвы.
Иван Кузьмич весь день был занят домашними делами, готовился к отправке семьи в Сибирь и поэтому не смог прослушать «последних известий».
— Ну-у-у? — только и проговорил он.
Засвистал ветер, поднимая в темной ночи снежную пыльцу. Москва, белая в крышах, тонула в какой-то гигантской черной яме: ни огонька, ни резких автомобильных фар, ни широкоспинных автобусов, которые обычно таращатся во все стороны своими яркими глазами. Только где-то далеко иногда разрывались вспышки на трамвайной линии, и по этим вспышкам можно было судить, что Москва живет.
— Живет, она, Москва-то. Все равно не сдадим, — решительно кинул в тьму Иван Кузьмич.
— Не сдадим? А иные говорят, что, может быть, ее придется оставить, как при Кутузове.
Иван Кузьмич степенно, но резко сказал:
— Дурь. Как при Кутузове. Кто это тебе такое в голову вбил? Фашисты хотят Москву забрать, а ты сдать.
— Да что ты на меня-то кинулся? Я готов хоть сейчас за винтовку взяться и палить. Только, думаю, хватит ли на нас на всех винтовок-то?
— Кирпичами драться будем. Стены домов разберем и — кирпичами, а Москву не сдадим.
Легкий ветерок дунул по крыше, серебря ее.
Степан Яковлевич уже по-дружески сказал:
— Ты бы привязал себя веревкой к трубе, не то волной может смахнуть.
— А как же тогда с зажигалками? Привяжу себя веревкой к трубе, как чурбак, а зажигалки — гори?
— Ты ее подлиннее, веревку-то, и бегай. А то, сказывали мне, недавно разорвалась бомба и четырех воздушной волной с крыши смахнула. К чему это зря-то погибать? Ты приноравливайся — позору в этом нет. Позор — зря погибать, — и, чуть подождав, Степан Яковлевич спросил: — Как твои-то, собираются?