— Да я и не знал, — смеясь ответил Виталин.
— Совершенно верно! Так ты, Федя, мне помоги, дружок. Одолжи три сотни… на недельку!
— Сделай милость! — поспешно ответил Виталин и отсчитал ему триста рублей.
Три тысячи рублей! Он никогда не имел сразу более двухсот рублей и теперь эта сумма казалась ему миллионом.
— Вот друг! — с чувством произнес Кострыгин, небрежно опуская в карман деньги. — А теперь выпьем и домой!
— Домой! Домой! — оживленно повторил Виталин и его охватило нетерпение поскорее увидеть жену и поразить ее и рассказом, и деньгами.
— Да, я домой! Ты уж один! — повторил он, наскоро выпивая стакан вина, и вскочил с места.
— Стой! А твой адрес? Завтра будешь?
Но Виталин уже торопливо шел к выходу.
Кострыгин добродушно махнул рукой, сел поудобнее и стал медленно пить вино.
— Кто это? — спросил его шепотом юркий брюнет, садясь за столик.
Кострыгин усмехнулся.
— Пижон! В первый раз! Совсем с ума сошел. Художник Виталин.
— Тс… — сказал подходя к столу толстый армянин, — все равно все деньги назад принесет.
— Ну, это как! — серьезно ответил брюнет, — везло ему непостижимо. Насквозь!
Подле столика образовалась группа и все расспрашивали Кострыгина о его приятеле.
— Ты его притащи сюда! — заключил беседу высокий брюнет с физиономией бандита.
— Сам вернется! — смеясь ответил Кострыгин и встал от стола.
— Да, и везло! — задумчиво проговорил брюнет и, сосчитав свои деньги, снова направился в игорную залу.
Гони не жалея! — говорил Виталин извощику и мчался по пустым улицам в глухую улицу Петербургской стороны, радостно думая, как обрадует свою Наташу.
Три, четыре часа тому назад он был полон отчаянья с последним рублем, а теперь — богач!
— Гони, братец! — повторял он извощику, подъезжая к Ружейной улице.
Извощик свернул с Каменноостровского проспекта; потянулись заборы, за которыми торчали опушенные снегом деревья, темные домики с закрытыми ставнями.
Виталин перегнулся в санях.
— Направо! У фонаря! Стой! — закричал он, выскочив из саней, и, сунув извощику два целковых, вошел в калитку.
Сердце его колотилось от волнения; он шел по темным сеням, ощупывая свои карманы, полные денег.
— Отвори! Это я! — крикнул он, когда на его стук послышался опрос заспавшейся кухарки.
Дверь обитая рогожей с шуршанием открылась. Виталин вошел в тесную кухню, слабо освещенную лампадкой; кухарка скрылась за пестрой занавеской.
— Это ты? — послышался тревожный оклик жены.
— Я, Наташа! — громко ответил Виталин, сбрасывая галоши. Потом, вбежав в первую темную комнату, он быстро сбросил пальто и шапку и вошел в спальную.