— Я вполне вас понимаю... Я работаю рекламным фотографом, делаю фотографии для клиентов, и если меня хвалят за мои композиции, появляется странное чувство... я становлюсь посредником между товаром и потребителем...
Бледно-голубые водянистые глаза Гарни бесцельно блуждали в то время, как я говорил, и на мгновение мне показалось, что я теряю его внимание, но неожиданно он удивил меня восклицанием:
— По-моему, Малыш перестал стесняться... солнце как раз светит на него.
Я выскочил из машины и встал перед сараем; слова Гарни оказались правдивыми — Малыш больше не стеснялся и демонстрировал свету свое совершенство. Странно, даже несмотря на то что буквы рядом с котом были плохо видны, я мог рассмотреть каждый волосок на шкуре кота.
А за моей спиной Говард Гарни громкими глотками пил воду и по-старчески повторял:
— Да, сэр, мой Малыш больше не стесняется...
Через пару часов я прощался с Гарни; еще не заходя в дом престарелых и комнату, где он жил, даже не заходя туда, я знал, как выглядит эта комната — одинокая кровать с заношенным покрывалом, на тумбочке несколько номеров «Ридерз Дайджест», туалет без дверей, с висящей на множестве крючков одеждой и — самое ужасное — никаких животных, которые могли бы составить ему компанию. В такие места иногда попадают щенята или котята, но только изображенные на страницах местного журнала, если редактор решит разбавить скучные статьи чем-нибудь типа материала о стариках и животных.
В таких местах человек не может почувствовать себя маленьким котенком, нежащимся с другими котятами на подстилке из соломы.
С комичной официальностью Гарни поблагодарил меня за пепси и за то, что я «позволил ему посмотреть на котяток» в альбоме. Я спросил его, часто ли он выходит, чтобы посмотреть на свои работы, но сразу же пожалел о своих словах. Он безразлично сплюнул себе на ботинок и сказал:
— С тех пор как я сдал свое водительское удостоверение, я выхожу не часто... руки у меня не такие, как прежде, будь то руль или кисть. Однажды я чуть-чуть не задавил кошку на дороге и сказал себе: «Вот и все, Говард, слава Богу, что кошка убежала. Но рисковать больше не стоит...»
Не зная, что еще сказать, я открыл заднюю дверь машины и вынес альбом; сначала Гарни не хотел его брать, даже несмотря на то что я убеждал его, что у меня есть еще один такой альбом фотографий плюс негативы в студии в Нью-Йорке.
Он нежно прикасался пальцами к переплету альбома, как будто имитация под кожу казалась ему мягким кошачьим мехом — для меня это было слишком, я понимал, что не могу остаться и больше никогда его не увижу. Я попрощался с ним и оставил его стоящим перед домом престарелых с альбомом в руках. Я понимал, что должен был бы сделать гораздо больше, но что я мог сделать? Я вернул ему его кошек, я все равно не смог бы вернуть ему прожитую жизнь... и то, что он поделился своими воспоминаниями со мной, уже доставило мне боль, особенно его фантазии насчет того, что он мечтал стать котенком. Мне кажется, что даже старые друзья, люди, живущие рядом друг с другом, не часто раскрывают такие личные мысли — особенно если их не просят об этом. Как только узнаешь человека поглубже, становится трудно смотреть ему в лицо, как будто заглядываешь с помощью специальных рентгеновских очков в душу человека. Никто не должен быть таким уязвимым по отношению к другим людям.