Мне ее написала на бумажке одна старушка, я ее читала все время в роддоме перед родами! «Богородица Дева, радуйся, благодатная Мария, Господь с Тобою. Благославенна Ты в женах и благославен плод чрева Твоего, ибо Спаса родила еси душ наших…» Бормотала молитву довольно долго, потом напрямую обращалась к Богородице как к доброй женщине, будто она стояла где-то там, в глубине подвала, и слушала меня. И католическую молитву знаю!
«О номине Патер, о спиритус сантус…» Господи, не оставляй меня!
Что это? Кажется — звонок. К Терлецкому кто-то пришел! Подвал совсем рядом со входной дверью, надо шуметь!!
Я стала дубасить изо всех сил в люк огромной металлической крышкой от бака, стоявшего под лестницей. Шум был такой, что на Красной площади, наверное, немного заволновались. Через две минуты Терлецкий открыл крышку люка и подал мне руку. Рядом с ним стоял худенький мужчина лет сорока с длинными волосами, стянутыми в хвостик черной резинкой, и веселыми голубыми глазами. В углах его глаз разбегались добрые морщинки, как бывает только у самых искренних людей. Я сразу почувствовала в нем защитника. Женя юлил и смущенно оправдывался перед ним:
— Я тут это… маленько закемарил, а про нее совсем забыл, случайно крышку захлопнул.
— Зачем вы врете, и еще так бессовестно! Немедленно отдайте мне честно заработанные деньги и отпустите меня! Я должна срочно позвонить домой! — Я очень разозлилась и осмелела в присутствии гостя. Мне показалось, что он — добрый, имеет какое-то влияние на Терлецкого и сможет меня защитить.
Оробевший, тихий Терлецкий проводил меня к телефону, я дозвонилась маме, как могла, успокоила ее. В телефонной трубке слышался душераздирающий голодный плач Богдана. Мама уже собиралась обзванивать милицию и морги.
Я вышла к Терлецкому и его знакомому в кухню. Женя протянул мне скомканную бумажку. Это было сто долларов.
— Вот… пятьдесят баксов — за работу, пятьдесят — за моральный ущерб. Виноват. Прости меня. Что-то накатило… Дьявольское, похотливое. — Он робко покосился на приятеля. — А я же вас не познакомил. Это мой старый друг, отец Федор. Между прочим, отец пятерых детей, настоятель одной из подмосковных церквей, названия не припомню, он тебе потом сам расскажет. А это… э-э… Лиза Чайкина, молодогвардеец и пионер-герой. — Терлецкий смущенно кашлянул, покраснел и отошел в сторону. Кажется, ему было стыдно.
— Будем знакомы, Елизавета, — ласково сказал отец Федор, — ты не серчай сильно на Евгения, он шебутной, конечно, но добрый малый. — Отец Федор похлопал присмиревшего Женю по плечу и улыбнулся. — Я к нему на минуту заскочил, по делу, отдать кое-что. Тебе куда идти? Тут рядом, через реку? Я провожу тебя, а то слишком поздно, да и с деньгами сейчас лучше по улицам не ходить.