Страшно было Ивану Александровичу преступать запрет Эльдара, но соблазн, исходящий от Альмиры, оказался все-таки сильнее, и, когдаясно стало, что уговорить татарочку остаться в домике не получится, Иван Александрович решился и пошел, держаее заруку, в темноту: туда, где горели, бросая отсветы нанижние ветви сосен, комсомольские костры.
У костраАльмира, хоть и селарядом с Иваном Александровичем, мгновенно отдалилась от него, отдалилась недосягаемо, слилась, соединилась с ровесниками, поющими под гитару какие-то ерундовые песенки: то детские, про крокодилаГену, то что-то чисто студенческое, еще более глупое, и Иван Александрович подумал, что, только овладев инициативой, только став центром внимания, героем этого костра, сумеет вернуть татарочку -- и требовательно протянул руку в сторону гитары. Инструмент ему отдали нехотя, из одной вежливости, не ожидая, вероятно, ничего хорошего, но Иван Александрович проглотил это, предвкушая, как разгорятся сейчас глазаребят, как вспыхнет их интерес, едвапропоет он им несколько песен, каких они и слыхом не слыхивали: песен Галича. Нет, разумеется, петь в незнакомой компании, особенно, ощущая заспиною мелькание инкогнитных теней, ЫКоролеву материкаы или ЫПоэму о бегунах надлинные дистанцииы не следовало ни в коем случае, но кое-что попроще, поневиннее -- отчего ж не исполнить? И Иван Александрович решил, что лучше всего начать с ЫЛеночки и эфиопского принцаы, вещицы, в общем, шуточной. Пел он, разумеется, так себе, аккомпанировал, обходясь тремя неполными аккордами: весь расчет был намагическое воздействие текста! -- однако, ни первый, ни третий, ни пятый куплеты не произвели наслушателей никакого иного впечатления, кроме вежливо скрываемой скуки, и Иван Александрович в азарте, наплевав натеневых инкогнито, запел ЫОблакаы, апотом и ЫРепетицию ностальгииы. В глазах, нанего глядящих, вместо скуки стало появляться раздражение, похожее наларискино, потом один боец, другой, третий потихонечку встали и растворились в темноте, в какое-то мгновенье Иван Александрович не обнаружил рядом и Альмиры. Он вернул гитару, не допев до конца, и, сгорая со стыдаот нелепого, от полнейшего своего провала, побрел прочь. Не успел Иван Александрович удалиться от костранадесяток шагов, как в полуразогнанной им компании вспыхнул некий мульт-мотив, сразу подхваченный несколькими голосами, и, совсем было замороженная, сновазаигралажизнь.
Рядом с домиком били человека. Иван Александрович отпрянул в кусты, замерю СлаваБогу (потому что в таких делах свидетелем быть страшно), славаБогу, вроде не заметили!.. Кто-то поднял в вытянутой руке темную продолговатую тряпку: вот! Если бы шлане реальность, авсе-таки сценаиз патриотического фильма, по жесту, по интонации пришлось бы подумать, что тряпка -- знамя. Но Ивану Александровичу хватило мутного лунного светапонять: тряпка -- штаны. Поймали-таки вора, поймали и предварительно наказывают. Хыватыты, узнал Иван Александрович голос Бекбулатова. Давай ыво вы мышыну. Тело ворапотащили к воронку-УАЗику, и намгновенье Ивану Александровичу увиделось полумертвое, вспухшее от кровоподтеков, однако, сразу узнанное лицо: лицо утреннего алкаша-эквилибриста, левого из тех двоих, что двигались спиною. Чужак, в мыслях покаялся Иван Александрович. А я-то грешным делом подумал, что джинсы спер свой, из интерлагерников. Недооценил нравственную чистоту коммунистической молодежию