Детей видно не было. Наконец-то они его оставили, бросили здесь. Тем не менее он заговорил с ними, рассказал, как его огорчило, что они заброшены, что на прощение он не надеется. Что скорбит не только об их непрожитых жизнях, но и о жизнях всех таких же, как они, и о своей непрожитой жизни, и о тех возможностях, которыми не сумел воспользоваться. Что он пошел за ними следом не потому, что надеялся изменить к лучшему свою или их судьбу. Прошлого не вернуть. Задним числом ничего не исправить. Время не лечит страдания. Силой воображения их не избыть. Оно навечно отложило свой отпечаток на черты времени. И только забвение — одно оно — способно изменить, сгладить, стереть этот отпечаток.
А теперь в забвение погружался он. Оно наступило как пробуждение, как освобождение от сна, в котором он жил, в котором виновных принимают за невиновных, а невиновных объявляют виновными. Как так случилось? Как могло так случиться? Как его имя? Что это за место? Что за время?
Стемнело. Коб больше не прислонялся к дереву, а сидел у его подножья, на раскисшей земле и дрожал так, что с трудом удерживал в руке набалдашник трости, а уж о том, чтобы подняться на ноги, не могло быть и речи.
Добравшись до дома, он обнаружил, что Элизабет его ждет, хотя в это время он обычно ее уже не заставал. Она объяснила, что, когда он уходил, вид у него был такой, что она забеспокоилась. Вот и решила дождаться его возвращения.
Измученного, продрогшего, вконец обессилевшего Коба — к тому же его едва не ослепил свет единственной в комнате слабой лампы — до глубины души тронула забота служанки. И он тут же сказал ей, что принял важное решение: он хочет, чтобы она как можно скорее переехала к нему и всегда была рядом — мало ли что понадобится.
Как просто оказалось осчастливить Элизабет! От его предложения она пришла в восторг. Захлопала в ладоши и пустилась вприсядку, расставив костлявые ноги, шаркая плоскими ступнями и покачивая из стороны в сторону тяжелым задом.
— Ох-ох-ох, хозяин, — зашамкала она, обнажая два длинных зуба и темные десны, — я сегодня счастливая, такая счастливая!
Коб, хоть и был совершенно без сил, на миг почувствовал себя великодушным, благодетелем человечества.
— Вот видишь, — не без иронии заметил он, — как мы все ждем не дождемся счастливых развязок.
— По мне, хозяин, это самая что ни на есть счастливая развязка, — заверила она его.
Но не тут-то было. Коб посидел час-другой за столом, делал записи в дневнике, который не слишком аккуратно вел последние месяцы. Бумаги в беспорядке валялись на столе, перо лежало там, где он его уронил, — на открытой странице. Потом сильно за полночь, а может, и на заре снова вышел из дому.