— С супругой прибыли, — здороваясь, осклабился швейцар. — Давненько у нас не были.
— А помнишь, Никита, как ты драл меня за уши?
— А то как же, уж очень озорные вы были, Александр Иванович, как недоглядишь, насыплете старушкам в калоши мусору.
— Да, было такое дело, — подтверждает Александр Иванович, и оба смеются.
Мы поднимаемся по лестнице и проходим через целый ряд больших комнат.
Любовь Алексеевна — небольшого роста, сухонькая, живая старушка в темном платье, с черной кружевной наколкой на волосах, не вполне еще седых, и с острым взглядом живых, еще молодых глаз. Она обнимает меня, несколько раз крепко целует и плачет.
— Конечно, первым долгом слезы, без этого нельзя, — говорит нарочито весело Александр Иванович. — Ты лучше посмотри на нее как следует и скажи откровенно: нравится тебе моя жена?
— Ты всегда меня спрашиваешь глупости, Саша; как может мне не понравиться твоя жена — девушка, которую ты выбрал себе в жены… — с негодованием, сквозь слезы отвечает она. Он нежно прижимает мать к себе.
— Посмотри, вот и Маша тоже начала слезиться. А для «вдовушек» какое упоительное зрелище наши родственные сантименты.
— Да, правда, правда, — Любовь Алексеевна торопливо утирает слезы, — пойдемте ко мне.
Она просит горничную принести кипятку, заваривает чай, выкладывает на тарелки яблоки и сотовый мед.
— Как Зина? Соня? — спрашивает Александр Иванович о сестрах.
— Все по-старому, — вздыхает Любовь Алексеевна. — Зина бьется как рыба об лед. Денег мало, детей четверо, обо всех надо позаботиться, накормить, обшить младших, со старшими репетировать уроки, а Станиславу Генриховичу и горя мало. Домой заглянет ненадолго и опять закатится… Будто бы в лесу должен быть все время. Знаем мы, какой это лес…
— Ты несправедлива, мама, — говорит Александр Иванович. — Он лесничий, страстно любит лес и охоту, а Зина — наседка и не хочет понять, что его интересы не ограничиваются только семьей.
— Зина — «наседка»! — вскипает Любовь Алексеевна. — И ты это говоришь, защищаешь его. Зина — мученица, она святая женщина!..
— Ты всегда все преувеличиваешь, мама, — смеется Александр Иванович.
— Не буду лучше ничего говорить, увидите сами, какая Зинина жизнь, — обращается она ко мне. — Ну, да и Сонин муж не лучше, — машет она рукой.
Прощаясь, она опять долго целует меня и шепчет на ухо: «Любите моего Сашу, он хороший, он нежный и добрый, мой Саша».
На другой день мы уезжаем в Коломну к сестре Александра Ивановича, Зинаиде Ивановне Нат.
Коломна тонула в грязи весенней распутицы. Из дома в дом можно было пройти только по шатким мосткам, а через улицу перебираться по скользкой узкой доске. Поэтому все жители сидели по своим домам, и Зину навещали только самые любопытные соседки, узнавшие, что к ней приехали с визитом «молодые».