Клэри ахнула:
– Джейс. Ты видишь…
– Да. – Голос Джейса сильно надломился, будто стекло треснуло.
– Ты же говорил, что ангелов не осталось… и никто не видел их…
Джейс еле слышно выругался и шагнул навстречу ангелу, но его отбросило назад. Ангел скорчился внутри пентаграммы из рунических линий. Нанесенные глубокой резьбой на пол, значки слабо светились.
– Руны, – тихо сказала Клэри. – Их не обойти…
– Должен быть способ, – чуть не плача ответил Джейс. – Должен.
Ангел поднял голову: золотистые вьющиеся локоны того же оттенка, что и у Джейса. Изборожденное шрамами лицо напоминает порченный вандалами шедевр живописи. Раскрыв рот, существо издало какой-то звук, однако с губ сорвались не слова, а музыка – пронзительная чистая мелодия на одной-единственной высокой ноте. Такая сладкая, что защемило сердце…
Перед глазами у Клэри замелькали образы из прошлого. Их поток подхватил ее и унес туда, где не было ни сырого подвала, ни света ведьминого огня. Только звуки, цвета и события.
Клэри оказалась в винном погребе: сухо, чисто и совершенно пусто; посередине на полу начертана единственная руна, и подле нее – мужчина с раскрытой книгой в одной руке и белым факелом – в другой. Мужчина поднял голову, и Клэри узнала отца: молодого, без морщин и привлекательного; взгляд его темных глаз был ясен. Валентин начал читать заклинание, и руна загорелась пламенем. Когда же пламя стихло, в пределах знака, усыпанного пеплом, уже валялся ангел – распластав окровавленные крылья, словно подбитая птица…
Образ ушел, уступив место следующему: Валентин стоит у окна, а рядом с ним – рыжеволосая девушка. Валентин потянулся обнять ее, и Клэри заметила у него на пальце знакомое серебряное кольцо. С болью в сердце Клэри узнала маму – только та была моложе, ее лица еще не тронули ни годы, ни страдания. Под белой ночной сорочкой явственно проступал округлый живот.
– Договор о перемирии, – сердито говорил Валентин, – не просто худшая идея Конклава. Страшнее нефилимы ничего представить не могли. Нам теперь мириться с нежитью, с этими тварями…
– Валентин, – с улыбкой проговорила Джослин, – довольно о политике.
Глядя на мужа глазами полными любви, Джослин обхватила его за шею. Любовью полнились и глаза Валентина, но Клэри заметила в них оттенок иного чувства, и оттого по спине побежали мурашки…
Валентин стоял на коленях в кругу деревьев; в центре опушки он начертил пентаграмму, и листья, что оказались прямо над знаком, ссохлись, почернели. Посреди пятиконечной звезды сидела женщина: точеная фигура, блестящие волосы, лица в тени не видно; кожа оголенных рук чиста и белоснежна. Левая кисть раскрыта над чашей у края пентаграммы, из длинного пореза в сосуд стекает кровь – черная в свете луны. А может, она черна и по своей природе.