Прежде чем вылезти из машины, я схватила рюкзак и несла за один ремень, как сумку. Учебники еще вчера остались в школьном шкафчике, но рюкзак легким не казался. Увесистым и серьезным его делала коробка с пистолетом, лежащая на дне.
Роджер тоже вышел на улицу и, позвякивая ключами, нагнал меня. Впервые с тех пор, как вспорол мою жизнь бритвой Оккама, он не излучал уверенность. Перевалило за одиннадцать, а узенькая Фокс-стрит казалась вымершей, словно все местные вели ночной образ жизни или были похищены.
– Пошли! – сказала я – не Роджеру, а себе. Отчасти потому, что в шаге от цели останавливаться глупо, отчасти из-за Роджера в опрятной школьной форме. Сама я надела юбку в цветочек, свою лучшую персиковую футболку и теперь казалась себе вызывающе яркой. Мы с Роджером словно превратились в чистеньких аппетитненьких Гензеля и Гретель, которые попали на улицу, застроенную покосившимися пряничными избушками с кривыми леденцовыми крышами.
Я торопливо зашагала к крыльцу. Ступеньки гнулись под ногами и отчаянно скрипели, а едва я коснулась перил, они задрожали. Я поспешно убрала руку и поднялась на пять ступенек, очень осторожно переставляя ноги. Потом оглянулась на звякающего ключами Роджера и прошипела:
– Слушай, ты меня достал!
Позеленевший Роджер слабо улыбнулся и спрятал ключи в карман.
На крыльце мы стояли рядом: ноги вместе, спина прямая, совсем как на линейке перед торжественным собранием в Кэлвери. Дверь была самая простая, деревянная, без рамы с сеткой, без глазка. Миллион лет назад ее покрасили в темно-серый. Я покачала головой, а Роджер прижал большой палец к кнопке звонка. Кнопка щелкнула – и все.
– Не работает, – объявил Роджер и опустил руки, в прямом и переносном смысле, словно позвонить в дверь было важнейшим пунктом грандиозного плана, но звонок не сработал, и план полетел к черту.
Я хмыкнула и позвонила сама. Кнопка дребезжала в гнезде, словно то, на чем она крепилась, упало в простенок. Я негромко постучала, и дверь приоткрылась на пару дюймов. У меня глаза на лоб полезли. Мы с Роджером переглянулись. Дверь не то что не заперли – даже на задвижку не закрыли.
Зелень чуть сошла с лица Роджера. Явно заинтересовавшись, он склонил голову набок, прижал обе ладони к двери и толкнул сильнее. Дверь распахнулась, прокаркав сонной вороной. Мы замерли.
Ничего не случилось. К нам никто не вышел.
Мы растерянно оглядывали гостиную с облезлым диваном у задней стены. Перед диваном стоял низенький журнальный столик в стиле семидесятых, сплошь заставленный грязными тарелками, кофейными кружками, заваленный обертками от фаст-фуда и трехслойным ковром почтовой макулатуры. Посреди всего этого бардака виднелся бонг. За окном был погожий осенний день, однако солнечный свет и прозрачный воздух будто не в силах были перешагнуть порог дома. Солнце падало через открытую дверь на грязный и вытертый ковер, но отчего-то было блеклым, неубедительным.