Назавтра на Умшлагплац начали свозить заключенных из тюрьмы и стариков. Продолжалось это целый день, так как перевезти надо было шесть тысяч заключенных. Люди стояли на тротуарах и смотрели - и, знаешь, было абсолютно тихо. Все происходило в гробовой тишине...
Потом уже не осталось ни заключенных, ни стариков, ни бездомных нищих, а на Умшлагплац надо было каждый день доставлять десять тысяч человек. Заниматься этим надлежало еврейской полиции под надзором немцев, и немцы говорили: все будет спокойно и никто не станет стрелять, если ежедневно, не позже четырех часов, в вагоны будет погружено десять тысяч человек. (В четыре эшелон должен был быть отправлен. ) Так что людям говорили: "Если мы наберем десять тысяч, остальные уцелеют". И полицейские сами задерживали людей - вначале на улице, потом окружали дом, потом выволакивали из квартир...
Кое-кому из полицейских мы вынесли смертные приговоры. Коменданту полиции Шеринскому, Лейкину и еще нескольким.
На второй день акции, 23 июля, собрались представители всех политических группировок и впервые заговорили о вооруженном сопротивлении. Все уже были настроены решительно и раздумывали, где бы достать оружие, но спустя несколько часов, не то в два, не то в три, кто-то пришел и сказал, что акция приостановлена и никого больше выселять не будут. Не все в это поверили, но атмосфера сразу разрядилась, и до конкретных решений дело не дошло.
Большинство все еще не верило, что это - смерть. "Разве можно, говорили, - истребить целый народ?" И успокаивались. Нужно доставить сколько-то людей на площадь, чтобы спасти остальных...
Вечером в первый день акции покончил с собой глава Общины Черняков. Это был единственный дождливый день. А вообще от начала до конца акции стояла солнечная погода. В тот день, когда умер Черняков, закат был красный, и мы думали, это к дождю, но назавтра опять светило солнце.
- Для чего вам нужен был дождь?
- Ни для чего. Я просто рассказываю тебе, как было.
Что касается Черникова, то мы были к нему в претензии. Мы считали, он не должен был...
- Знаю. Мы уже об этом говорили.
- Разве?
А знаешь, после войны мне кто-то сказал, что у Лейкина - полицейского, которого мы застрелили в гетто, - тогда, на восемнадцатом году супружеской жизни, родился первый ребенок, и он думал, что своим рвением его спасет.
- Хочешь еще что-нибудь рассказать об акции?
- Нет. Акция закончилась. Я остался жив.
Так совпало, что у пана Рудного, и у пани Бубнер, и у пана Вильчковского, альпиниста, инфаркт случился либо в пятницу, либо в ночь с пятницы на субботу, поэтому суббота для каждого из них оказалась свободным от каких бы то ни было дел днем. В субботу все они лежали неподвижно, под капельницей с ксилокаином, и думали.