Инженер Вильчковский, например, думал о горах, а вернее, о позолоченной солнцем вершине (именно так, поэтически, выразился он потом), на которой наконец-то можно развязать веревки и присесть, - и вершина эта была не в каких-нибудь там Альпах, или в Эфиопии, или даже на Гиндукуше просто вершина в Татрах, Менгушовецкий пик или, может быть, Жабий Мних, на который он как-то, в сентябре, проложил очень красивую дорогу по западному склону. Пану Рудному (первая пересадка вены в сердце в остром периоде) виделись, разумеется, басонные машины - только современные, импортные, английские или швейцарские, и все на ходу: не было такой, у которой бы недоставало частей. А у пани Бубнер (изменение направления кровотока) перед глазами маячил небольшой литьевой пресс. Пластмассовые детали на нем штамповал рабочий, но в кипящую краску потом их бросала уже она сама, так как это была самая ответственная часть работы. Затем она собирала всю авторучку (на швейцарские наконечники, которые перепали ей из посылок, у нее, разумеется, имелась таможенная квитанция), маркировала и укладывала в коробочку.
Вот о чем думали пациенты доктора Эдельмана, лежа под капельницей с ксилокаином.
Под капельницей обычно думают о самом важном.
Для главного врача Геллер самым важным было: кто заслуживает талон на жизнь. А для пана Рудного саше важное - запчасти к машинам. Так что, если бы Геллер дала талон пану Рудному, это был бы талон на машины, поскольку в них - жизнь пана Рудной так же как жизнь пани Бубнер - шариковые ручки, а пана Вильчковского - Менгушовецкий хребет.
Что же касается пана Жевуского, то, он ни о чем не думал.
Если бы пан Жевуский, подобно пани Бубнер или пану Рудному, вспоминал о том, что было лучшего в его жизни, он бы безусловно подумал о заводе, который ему доверили в двадцать восемь лет, а отобрали в сорок три. Он бы немедленно почувствовал запах металла, и услышал, как кто-то входит с чертежом в руке, и понял: что-то сейчас рождается, и это "что-то" можно увидеть, измерить, опробовать, и с нетерпением глядел бы на обрабатываемый металл - так бы ему хотелось прикоснуться к образцу, который он пять минут назад видел на чертеже...
("Завод, - говорит пан Жевуский, - был для меня тем, чем для доктора Эдельмана гетто: самым важным в жизни. Действием. Возможностью испытать себя, НАСТОЯЩИМ МУЖСКИМ ДЕЛОМ". )
Обо всем этом пан Жевуский несомненно бы думал, лежа под капельницей, если б он вообще о чем-нибудь думал. Но, повторяю, он ни о чем не думал ни тогда, когда Профессор еще сидел, погрузившись в свои мысли, у себя в кабинете, а возле пана Жевуского уже хлопотал анестезиолог, ни несколько часов спустя, когда Профессор, и Эдельман, и Хентковская с радостью следили за скачущим по экрану монитора зайчиком, - ни о чем не думал, так как все время ощущал только одно - боль, и не было для него ничего важнее желания, чтобы боль хотя б на минуту утихла.