В боковой аллейке - "Инженер Адам Черняков, староста варшавского гетто, умер 23 июля 1942" - и отрывок из стихотворения Норвида, заканчивающийся словами: "Неважно, где урну с прахом твоим зароют, ибо еще раз могилу однажды откроют, по-иному прославят твои деянья... " ("У нас к нему только одна претензия - зачем распорядился своей смертью как своим личным делом?")
Похороны. Процессия движется по ухоженной, часто посещаемой аллее. Множество людей, венков, лент - от общества пенсионеров, от месткома... Какой-то старик подходит поочередно к каждому из присутствующих и тактичным шепотом спрашивает: "Простите, вы случайно не еврей? - И идет дальше: Простите, вы... " Ему нужны десять евреев, чтобы прочитать над гробом кадеш, а он насчитал только семь.
- В такой толпе?
- Сами видите, я каждого спрашиваю, и все равно выходит семь.
И показывает добросовестно загнутые пальцы: семь на всем кладбище, даже кадеш прочитать нельзя.
Евреи - на Умшлагплаце, в квартире Стронской, на платформе.
Бородатые, в халатах, ермолках, кое-кто в отороченных рыжим лисьим мехом шапках, двое даже в солдатских фуражках... Толпы, буквально толпы евреев: на полках, на столиках, над диваном, вдоль стен...
Моя приятельница Анна Стронская собирает произведения народного творчества, а народные мастера охотно изображают своих довоенных соседей.
Стронская привозит своих евреев отовсюду, со всей Польши - из Пшемысля, где ей продают задешево самые красивые вещи, потому что ее отец до войны был тамошним старостой, из Келецкого воеводства, но лучше всех те, что куплены в Кракове. На второй день пасхи, перед костелом норбертанок на Сальваторе, разворачивается ярмарка, и только там еще можно найти евреев в черных халатах и белых атласных талесах, с тефилин 1 на голове - все на них солидное, сшитое по всем правилам, как следует быть.
1 Талес - ритуальное покрывало, надеваемое во время молитвы поверх одежды; тефилин - две кожаные коробочки, содержащие пергаментные свитки с цитатами из Библии; при помощи ремешков надеваются набожными евреями на лоб и левое предплечье во время молитвы.
Они стоят группами.
Одни беседуют, оживленно жестикулируя, - неподалеку кто-то читал газету, но очень уж громко рядом разговаривали, и он оторвал от газеты взгляд и прислушивается. Кое-кто молится. Двое, в рыжих халатах, до упаду над чем-то смеются; мимо проходит пожилой человек с палкой и маленьким чемоданчиком - не врач ли?
Все чем-то заняты, чем-то увлечены - ведь это ПРЕЖНИЕ евреи, до всего, что случилось потом. И я привожу Эдельмана к Стронской, чтобы он поглядел на тех, нормальных, евреев, а когда мы уже собираемся уходить, Стронская говорит, что соседка, которая живет через несколько домов отсюда, на Милой, рассказала ей странный сон.