— Так вы остаетесь, мадам?
— Мы остаемся, — ответила мама.
Мы с Сильви встретили ее слова бурным восторгом. Бернадетта поначалу нахмурилась, но затем, пожав своими широкими плечами, смирилась с неизбежным.
Впрочем, пора объяснить, каким образом мы вообще попали в Дамаск.
После войны нам казалось, что теперь, с уходом немецких оккупантов, во Франции не будет национального неравенства. Какая наивность! Безудержный фаворитизм и волны антисемитизма создали атмосферу, которая больше всего напоминала эпоху террора, последовавшую за Французской революцией. Правительство проявляло неслыханную щедрость к участникам Сопротивления, нередко — в ущерб всем остальным. Мама надеялась, что ей, как вдове одного из лидеров Сопротивления, также будет оказан почет, однако она была еще и еврейкой. Никто не желал иметь дела с евреями; правительство даже не позволяло им въезжать во Францию. Если уж говорить откровенно, голлисты в своей ненависти к евреям были ничуть не лучше нацистов.
У подобного отношения было множество причин. Однако главным фактором стало в данном случае то обстоятельство, что во время войны евреи не горели желанием влиться в ряды Сопротивления. Они не хотели умирать за Францию и не спешили посылать на смерть своих детей. Куда больше интересовали их перспективы, открывавшиеся в то время в Палестине. В свою очередь, голлисты чувствовали себя преданными, и взаимным претензиям не было конца. Трудно сказать, кто был прав, а кто виноват: у обеих сторон имелись веские поводы для негодования. В любом случае, наша изоляция становилась все ощутимее, а надежды мамы на то, что голлисты помогут ей ради покойного мужа, так и не оправдались.
Затем произошло нечто неожиданное. С мамой связались чиновники из правительства Виши[2], обретавшиеся ныне в самых разных странах. Они рассказали о том, что значительная часть их сторонников осела после войны в Марокко, Алжире, Сирии и Ливане. Чиновники объяснили маме, что у нее нет будущего во Франции, и по-дружески посоветовали уехать из страны — хотя бы на несколько лет. Поначалу она была удивлена этим теплым отношением, однако затем ей стало ясно, что таким образом они пытались доказать окружающим: никакие они не коллаборационисты, а простые люди, верные своим политическим принципам. С этой же целью они начали помогать французским евреям. Иными словами, то была своего рода рекламная акция. Особый интерес вызывали у них богатые евреи, с которыми можно было наладить партнерство в различных областях торговли и индустрии, и мама прекрасно вписывалась в эту категорию.