— Насколько мне известно, мама тебя в жизни не била, — напомнил я.
— Не била, зато угрожала, — не сдавалась Леся.
А в газете было написано, что нельзя с детьми разговаривать с позиции силы. Надо их убеждать, воспитывать собственным примером. Даже необходимо разрешать км совершать ошибки. Потому что, как известно, на ошибках учатся. Теперь, когда мама только начинает меня за что-нибудь ругать, я ей говорю: «Эта ошибка будет мне наукой».
— Так мы дойдем до того, что мама вообще не будет иметь право даже замечания тебе делать! вскипел я.
— Пусть делает, — великодушно разрешила Леся, — но замечания эти должны быть доброжелательными. По радио передавали лекцию для родителей, в ней говорилось, что не стоит надоедать детям бесконечными замечаниями. Они их все равно не запоминают…
Я сдался.
— Давай лучше возьмемся за английский, — предложил я, вытирая вспотевший лоб.
В английской грамматике Леся была менее компетентна, чем в педагогике. Тут она плавала, не имела даже представления о самых элементарных вещах.
Под конец занятий Леся заметила:
— Вы, я вижу, сами не очень сильны в английском. Вот мой папа знал его в совершенстве. Так хорошо мог объяснить, что сразу все становилось понятно.
…Люся пришла немного позже, чем обычно. На ее лице, раскрасневшемся от ветра, уже не было того траурно-обреченного выражения, которое меня огорчало и одновременно утешало. Возможно, причиной смены настроения были три красные гвоздики, которые она, прежде чем раздеться, поставила в вазу.
— Это кто же вам? — не удержался я от вопроса, хотя понял, насколько он бестактен.
Очевидно, интонация моего голоса поразила Люсю. Она на какое-то мгновение задержала на мне свой вопросительный взгляд. Ее большие светлые глаза усмехнулись. Эта удивительная особенность ее глаз смеяться, в то время как лицо сохраняло серьезное выражение, меня всегда приводила в восторг.
— Коллега подарил. Не знаю, что это вдруг на него нашло! Кстати, мой Слава тоже всегда дарил мне красные гвоздики.
«Ну, не так уж и часто, — подумал я с сожалением. — Разве что на день рождения или Восьмое марта».
Она вздохнула и, взяв что-то из серванта, пошла на кухню. Уже оттуда крикнула:
— Сейчас будем ужинать!
«Коллега подарил», — передразнил я ее мысленно. Знаю я этого коллегу. Цюркало из их отдела. Круглый, как арбуз. И глаза как у жабы. Скажите, какой заботливый — цветочки чужим женам дарит!..
17
Следующий день был ознаменован сразу двумя великими событиями. Во-первых, Духмяный подписал в печать мою критическую заметку, а во-вторых, он разрешил мне примоститься за небольшим журнальным столиком около окна. Таким образом, в отделе я имел свое рабочее место.